— Это значит, что мне придется давать объяснения и отвечать на вопросы перед собранием Региональных Координаторов. Крайне нежелательный сценарий…
— Вы боитесь, что вас не поддержат?
— Мне уже поздно чего-то бояться, Дана… Я не хочу провоцировать конфликт. Это люди, на которых держится Орден, с которыми я работал много лет. Не все отнесутся с пониманием к тому, что в сложной ситуации я не счел их достойными доверия.
— Значит, их мнение может оказаться не на вашей стороне.
— Может. Вот в этом случае мне предъявят обвинение в покушении на целостность Ордена, со всеми вытекающими.
Дана застыла. Потом осторожно проглотила кусок и положила на стол вилку. Подняла потемневший взгляд:
— И вы так спокойно об этом говорите?! Но такое обвинение…
Лафонтен устало вздохнул:
— Что вас так пугает, Дана? Да, я умру. Это случится и без их вердиктов очень скоро.
— А как же честь? Достоинство? — тихо спросила она. — Или это тоже ничего не значит?
— Честь не в параграфах уставов и инструкций. — Он бросил на стол салфетку, поднялся, ушел к окну и отвернулся, снова глядя на двор. Проговорил с невольно прорвавшейся горечью: — Я не хотел становиться ни героем, ни мучеником. Надеялся, что никто ничего не узнает… Глупо. И с Грантом играть втемную тоже было ошибкой. Но, раз уж так получилось, нужно постараться извлечь из ситуации максимум пользы.
— Пользы?! — Дана подошла и остановилась рядом. — Ради какой пользы они смеют так с вами обращаться?! В конце концов, что такое азиатская группа? Какого черта нужно позволять им делать все, что вздумается? У вас достаточно сторонников, в том числе и здесь, в Париже, и нужно только…
— Нет, Дана! — он безотчетно схватил ее за плечи и встряхнул. — Нет! Так нельзя, Дана. Вспомните, вы же сами говорили — они не упустят такой возможности. А для нас, для меня, это шанс покончить с этим глупым противостоянием. Они нападают, забыв всякую осторожность, и не видят, что их усилия уходят в пустоту. И чем дольше продлится это заблуждение, тем лучше! Да, есть достаточно людей, на чью поддержку я могу рассчитывать. Но, втяни я их в этот конфликт, произойдет именно то, чего я хочу избежать!
Она смотрела на него молча, большущими темными глазами, из которых вот-вот готовы были брызнуть слезы. Он, опомнившись, отпустил ее и выпрямился.
Потом Дана, глядя в сторону, проговорила:
— Мальчики просили меня узнать, в чем дело и чем можно помочь. Они готовы дать любые показания. Но, похоже, в этом нет нужды.
— Правильно. Пусть все идет, как идет. Вы все равно ничего не измените.
— Да… наверно.
Он, чувствуя странную неловкость, осторожно взял ее за руку, привлек к себе и обнял. Она замерла на миг, прижавшись к его груди, потом тоже обняла его — робко и осторожно, так, что касание рук едва ощущалось сквозь ткань рубашки и пиджака.
Все отодвинулось — арест, Трибунал, ожидание приговора… Стало спокойно и тепло, как бывает солнечным днем в закрытом от ветра саду.
А волосы Даны пахли цветущей яблоней…
В дверь деликатно постучали. Дана вздрогнула и теснее прижалась к нему.
— Вам нужно идти, Дана, — прошептал Лафонтен. — Час уже прошел.
Она кивнула, нехотя разжимая объятия; потом собрала со стола на большой поднос посуду и, еще раз оглянувшись на пороге, ушла.
Оставшись один, Лафонтен сел на диван и неторопливо достал сигарету. После разговора с Даной к нему вернулись прежнее спокойствие и уверенность.
Он снова подумал о Розье. Как же верно молодой стервец все рассчитал! Ситуация патовая — либо он теряет положение и власть, либо должен разрушить все, что сам все последние годы создавал. При иных обстоятельствах Лафонтен, пожалуй, оценил бы такую изобретательность…
*
…За дверью послышались шаги; Лафонтен выпрямился и левой рукой оперся на трость — не в готовности вскочить на ноги, но и не жестом застигнутого врасплох.
Раздался стук в дверь.
— Да, — сказал он спокойно, тем же тоном, каким приглашал посетителей в свой кабинет.
Дверь открылась, пропуская Молери.
— Господин Лафонтен?
— Слушаю вас.
— Трибунал ждет вас для оглашения вердикта. Прошу следовать за мной.
Он, коротко кивнув, поднялся и пошел следом за Молери. У выхода на лестницу они поменялись местами — Молери открыл дверь и пропустил его вперед. На площадке между этажами осторожно окликнул:
— Господин Лафонтен.
Верховный остановился и повернулся к нему:
— Да?
— Я хотел сказать… — Молери выглядел неуверенным, даже растерянным. — Я сожалею.
Лафонтен не отводил взгляда от его лица.
— Вам приказали убить меня?
— Нет, что вы!
— Тогда за что вы извиняетесь? — пожал плечами Лафонтен, отворачиваясь.
— Я не понимаю, почему вы терпите это, — напряженно произнес Молери. — Вам достаточно только приказать!
— Я знаю, — спокойно отозвался Лафонтен.
*
За окном сгущались ранние сумерки. Холл второго этажа, не освещенный лампами, понемногу погружался в темноту.
Лафонтен стоял у окна, глядя на низкие серые облака, как будто вбиравшие в себя остатки дневного света.
…Они встали при его появлении в зале и не садились, пока не сел он — все, даже те, кого он уверенно считал своими противниками.
Потом Грант заметил:
— Не вижу смысла придерживаться формальностей. Прочтите сами, господин Лафонтен.
Секретарь принес и положил перед ним на стол отпечатанный и подписанный вердикт. Лафонтен начал читать его, успевая посматривать в сторону судей — наблюдать за реакцией. Ченг, похоже, основательно потерял контроль, отметил он про себя. Видимо, не добился того, чего хотел.
…«Приняв во внимание серьезность причин, побудивших Вас принять такое решение, а также добровольное признание Вами ответственности за этот шаг, Трибунал не счел нужным привлекать Вас к открытому суду. В то же время, не будучи вправе оставить без внимания факт нарушения присяги лицом, облеченным высшей властью, Трибунал предлагает Вам ускорить решение вопроса о выборе преемника и передать ему полномочия на ближайшем собрании Региональных Координаторов…»
Только и всего.
Ченг не напрасно кипятится. Для него такое решение означает полный проигрыш, для самого Лафонтена — полную победу.
Он достал ручку. Еще раз глянул в сторону Ченга:
— Вы недовольны решением, господин Ченг? Или дело не в решении, а в том, что вы так и не узнаете, насколько реальным было исчезнувшее изобретение?
— От ответа на этот вопрос нас отделяло расстояние в одну переменную в формуле, — зло бросил Ченг. — А теперь говорить не о чем.
— Вот именно, — заметил Верховный.
Он еще раз перечитал вердикт, поставил свою подпись в знак согласия и, спрятав ручку, выпрямился.
— Теперь я могу покинуть вас?
— Разумеется, — кивнул Грант. — Ваши полномочия восстановлены… Не смеем вас больше задерживать.
Он, опершись на трость, поднялся на ноги.
— С вашего позволения, господа.
Его проводили тоже стоя. Он уходил, не оглядываясь, представляя себе кислые физиономии Ченга и его компаньонов. Ему было смешно.
Пока не навалилось осознание того, что только что произошло — внезапной тяжестью, от которой сдавило сердце и закружилась голова.
Пятьдесят лет. Он позволил лишить себя того, чем жил пятьдесят лет!
Он остановился на середине лестницы, держась за перила. Потом заставил себя выпрямиться и сделать следующий шаг.
Нельзя, чтобы его слабость заметили.
Нельзя!
Добравшись до холла на втором этаже, он остановился у окна. До кабинета недалеко, но нужно хотя бы немного успокоиться.
Долгие минуты уходили одна за другой, не принося облегчения.
На лестнице послышались торопливые шаги, и в холле появился Грант. Тихо подошел и остановился рядом, прислонясь спиной к простенку. Помолчал, глядя себе под ноги, потом сказал негромко:
— Простите меня, месье Антуан.
Лафонтен не оглянулся.
— Судье не пристало просить прощения, Деннис. Это все равно, что признать свое решение несправедливым.