— Его расстреляли? — шепотом спросила Дана.
— Да. А следующей ночью состоялся уже настоящий переворот — по приказу исполнявшего обязанности начальника Службы безопасности весь Трибунал взяли под стражу. Первый Трибун после допроса покончил с собой, остальных двоих лишили полномочий. Собрался новый Трибунал, началось расследование. Все детали заговора в итоге прояснили, участников вычислили. Малиновскому это уже ничем не помогло, но хотя бы честное имя его было восстановлено. В официальные Хроники, доступные студентам Академии, внесли только конечный результат — заговор, разоблачение, заслугу в этом лично Гроссмейстера. Это не вранье, но настоящая история была все-таки сложнее.
— Да уж, взгляд изнутри… В чем еще этот взгляд не совпадает с официальной версией?
— Владислав Малиновский не был героем, какого можно вообразить, читая только Хроники, — после секундной паузы произнес Лафонтен. — Он оказался вынужден делать выбор в сложной ситуации и вышел из нее в меру своих сил и характера. Но не более.
— Он пожертвовал своей жизнью и репутацией ради блага Ордена.
— Нет. Изначально осознанной жертвы не было. Правильнее сказать — он сделал ставку. До последнего момента надеялся, что судьи спохватятся… Осознание, что игра проиграна, его сломало. В ночь перед казнью он потребовал встречи с кем-нибудь из Трибунала или Службы безопасности.
— Да, об этом упоминания в Хрониках есть, но совсем коротко… Его посещал исполнявший обязанности начальника Службы безопасности, который впоследствии вел расследование заговора. Жан-Пьер де Ла Верне, правильно? Но о содержании разговора говорится очень кратко — что Малиновский рассказал ему еще какие-то подробности, которые потом помогли выйти на заговорщиков.
— Это правда, но не вся. Малиновский после этой исповеди заявил, что готов отказаться от своей позиции. Вообще отречься от затеи с расследованием заговора — только чтобы сохранить свою жизнь. Но такой пересмотр взглядов означал бы прекращение расследования. Ла Верне не участвовал в заговоре, но уже начал кое в чем разбираться, и останавливаться на полпути не мог. Заявление Малиновского он Трибуналу не передал.
— И этим фактически убил его?
— Едва ли. Его все равно бы убрали, не по приговору, так просто тайком. А идти на попятный в расследовании заговора действительно было нельзя.
Дана помолчала, глядя на огонь в камине. Потом спросила:
— Откуда вы все это знаете? Ну, то есть я понимаю, что кроме Хроник, по которым учат студентов, есть еще закрытые архивы и записи, но такие детали… Если Ла Верне хотел скрыть подробности, зачем бы стал включать их в отчеты?
— В архивах Ордена таких подробностей и нет. Но история все-таки записана. Внучка Жана-Пьера, Жозефина де Ла Верне, в тысяча девятьсот двадцать втором году вышла замуж за наследника другой известной династии Наблюдателей. Ее супруга звали, — он легко улыбнулся, — Ален де Лафонтен. А в двадцать шестом году у них родился сын Антуан.
Дана тоже заулыбалась:
— Так вы пересказывали мемуары своего прадеда?
— Да. Это история моей семьи. Ну, а возвращаясь к нашему настоящему… Изнутри многие вещи выглядят иначе, чем на расстоянии и с высоты разного рода компетентных мнений. Человека, который ради достижения всего лишь тактической цели жертвует огромной властью и делом всей своей жизни, я бы сам счел либо сумасшедшим, либо опасным интриганом, ведущим сложную игру. Судя по тому, что меня не отправили тем же путем, что и Малиновского, Трибунал выбрал первый вариант — безобидный сумасшедший. Но мы-то с тобой знаем, что никакой великой жертвы я не принес. Что я теряю? Неделю-другую, или сколько там хватило бы сил сидеть в рабочем кресле?.. Есть из-за чего переживать.
— Но вы все-таки переживаете, — заметила она осторожно.
— Что поделаешь. Человек слаб, а я тоже человек, — усмехнулся он. — Давай-ка пойдем в столовую. Скоро обед.
— Конечно, — заулыбалась она, вставая.
— И вот что, Дана: после обеда займемся делом.
— Каким?
— Через две недели я ухожу в отставку, но это не делается тихо и молча. Нужна соответствующая случаю речь. Так что будем писать сочинение.
*
Следующий день начался спокойно и буднично. С утра Лафонтен съездил в клинику — на очередное плановое обследование; Роше он не видел, но тот обещал приехать вечером, посмотреть, как чувствует себя его пациент, и сообщить результаты обследования.
Вернувшись из клиники, Лафонтен продолжил диктовать Дане свою речь для предстоящего собрания. За чтением и правкой текста время прошло незаметно; а вечером приехал Роше.
Закончив с осмотром и записями, он присел на край кровати Лафонтена. Повздыхал, потом покачал головой. Лафонтен про себя мрачно усмехнулся.
— Удивительное дело, Антуан, — начал профессор, — судя по результатам обследования, за последние недели твое состояние не ухудшилось. Но, глядя на тебя, в это трудно поверить.
— Я и не чувствую себя хуже, Луи. Я просто слабею. Труднее становится ходить, сидеть тоже быстро устаю… Тело не слушается.
— Друг мой, тут я тебе ничем не помогу.
— Знаю. И никто не поможет.
Некоторое время оба молчали. Потом Лафонтен заговорил снова:
— Но кое-что мне все-таки нужно, Луи. Нога стала болеть. Просто нестерпимо.
— Знаю, — кивнул профессор. — Дана твоя мне уже позвонила и все рассказала. Я оставил рекомендации там, на столе — она разберется.
— Спасибо.
— Да, что там со временем? Укол тебе сделать?
— Не надо. Дана сделает.
Будто в ответ на его слова, в комнату, постучав, заглянула Дана. Роше кивнул:
— Да-да, я помню. Скоро ухожу.
Дана скрылась за дверью. Роше задумчиво посмотрел ей вслед.
— Рад, что ты хотя бы от нее таиться перестал, — заметил он.
— Вот… не сдержался, — отозвался Лафонтен. — Луи, больше мне твоя помощь, скорее всего, не понадобится… Но я попрошу тебя… Мою смерть засвидетельствуй сам. И не дай повода для лишних пересудов. Подтверди диагноз — для Ордена, не для светской хроники. Хорошо?
— Кому именно подтвердить? — спросил Роше.
— Деннису Гранту. Спасибо заранее, потом поблагодарить не смогу.
Роше кивнул, взял его руку и сжал, крепко и ободряюще:
— Хорошо. Я все сделаю. Не тревожься. До свидания.
— Прощай, Луи.
Роше еще раз пожал ему руку, встал и пошел к двери.
Вместо него в комнату вошла Дана.
— Месье Антуан, нужно делать укол и ставить систему.
Он безразлично кивнул и закрыл глаза.
Все равно, что делают с его телом. Если бы еще и больно не было…
Он не говорил ни слова; Дана тоже молчала. Настроила капельницу и ушла.
…Разумеется, все это верно — он должен был увидеть результаты своих усилий, узнать, на что способны люди, которым предстояло управлять Орденом. Но самому оказаться вот так легко выброшенным из жизни?..
*
Мрачная ночь закончилась, сменившись тихим светлым утром.
После завтрака Лафонтен собирался вернуться к работе, но Дана напомнила о рецепте, оставленном вчера доктором Роше. Пришлось расположиться не в кабинете, а в комнате, смежной со спальней. Дана натерла ему ногу мазью, которую посоветовал Роше, помогла удобнее усесться на диване, укрыла пледом. Потом убрала со стола лекарства и достала ноутбук.
Интересно, думал Лафонтен, наблюдая за ее хлопотами, помнит ли она, какой сегодня день. Как же он ее загонял!
В дверь постучали, и вошел Патрик:
— Простите, месье Антуан, к вам гость.
— Кто? — спросил он, не оборачиваясь.
— Месье Деннис Грант.
Дана подняла голову и посмотрела на него с выражением: «Ну, что я говорила!»
Лафонтен кивнул:
— Хорошо, я сейчас спущусь. Только нужно одеться.
Даже с помощью Патрика, на одевание ушло минут десять. Но не мог же он выйти к Гранту в пижаме. Ради пустяка Первый Трибун к нему бы не приехал, значит, разговор предстоит серьезный и, возможно, долгий. И привлекать внимание к своему состоянию совсем незачем.