Закончив туалет и оглядев себя в зеркале, он остался доволен. Все было как прежде: царственная осанка, строгое выражение лица, блеск золота и камней на запонках и булавке. Длинный темный, с серебряной отделкой, халат вместо пиджака — хороший способ скрыть болезненную худобу.
Таким его привыкли видеть; таким увидит сейчас Грант.
Он спустился на первый этаж, к дверям своего кабинета. Грант ждал его в холле, стоял у окна, глядя на двор и нервно постукивая пальцами по краю кожаной папки, которую держал под мышкой. Услышав шаги, он оглянулся:
— Здравствуйте, месье Антуан.
— Добрый день, Деннис. Прошу.
Он открыл дверь кабинета, вошел и сел в кресло за рабочим столом. Грант сел напротив, положив на на стол свою папку.
— Вы очень кстати, Деннис. Я как раз думал переслать вам… — он извлек из верхнего ящика стола тонкую темную папку, — вот это.
Грант взял папку, раскрыл, пробежал взглядом бумагу.
— О. Арман все-таки согласился?
— Да.
— Рад за вас и за него.
— Спасибо. Но вы приехали тоже по делу. Слушаю вас.
Грант свернул и отложил папку. Придвинул свою:
— Месье Антуан, я понимаю ваше нежелание появляться в штаб-квартире, но дело не терпит отлагательства.
— В чем спешка?
— Нужна санкция на спецрасследование.
— Кто цель?
— Лао Ченг.
Лафонтен остро глянул на него:
— Основания?
— Есть. — Грант расстегнул папку и выложил на стол несколько листов. — Мы собрали и проанализировали все его выступления и высказывания на последних совещаниях. Результат очевиден.
Лафонтен взял листы, отложил первый, с постановлением о начале расследования, и начал просматривать остальные.
Грант напряженно добавил:
— Ну, и плюс к этому слухи, что он недоволен вердиктом по вашему делу и собирается его оспорить.
— Он надеется поколебать единство Трибунала? — заметил Верховный, продолжая просматривать записи.
— Наше единство и так готово треснуть по всем швам, — отозвался Грант. — Я вчера имел весьма неприятный разговор с Джозефом Доусоном. И узнал, что наше решение есть ни что иное, как банальное человеческое свинство.
— Выбор терминологии — вопрос личных предпочтений.
— Да, но предстоящее собрание рискует превратиться в бурный митинг. А это может сыграть на руку азиатской группе.
— Не думаю, — хмыкнул Лафонтен. — Неожиданный успех не только окрыляет, но и прибавляет шансов свернуть шею. К тому же, Ченг смутно представляет себе, что такое иметь дело с моим сыном.
— А есть разница? — улыбнулся Грант.
— Как между мечом и кинжалом. — Он отложил бумаги и придвинул к себе постановление. Взял ручку. — Оснований для начала расследования достаточно.
Крупная подпись с изящным росчерком легла на бумагу.
— Как планируете действовать?
— Так, чтобы Ченг узнал обо всем последним, — ответил Грант, убирая бумаги в папку. — Мы должны выяснить, сколько на самом деле ему известно.
— Сомневаюсь, что ему известно очень много, — заметил Верховный задумчиво. — Ченг не дурак, Деннис. Он не стал бы разменивать крупный козырь на мелочь. Если он не придумал ничего лучшего, чем устроить скандал и сбросить меня с кресла, значит, его информация больше ни на что не годилась. В заговор он бы не сунулся ни при каких обстоятельствах. Его конек — законность даже в мелочах.
— Но выяснить, откуда у него вообще взялась эта информация, полезно. Хотя бы чтобы поставить его на место и прекратить эти нелепые дрязги раз и навсегда.
— А вы не боитесь, Деннис? — спросил Лафонтен.
— Чего?
— Результатов расследования.
— Пусть их боится Розье, — жестко произнес Первый Трибун. — Ну что ж, благодарю вас. Не смею больше занимать ваше время.
Грант, попрощавшись, удалился.
Дело принимает интересный оборот, решил про себя Лафонтен. Ченг двумя ногами угодил в западню, но еще не подозревает об этом. А когда поймет — будет поздно.
Он уже не удивлялся, чувствуя тяжелую усталость после даже пустячного усилия или разговора, вот как сейчас. Потому поднялся из-за стола, покинул кабинет и отправился наверх, в свои комнаты. Миновал половину лестницы на второй этаж.
…Будто холодная когтистая лапа сжала сердце. Перебило дыхание и потемнело в глазах. Это длилось недолго — боль схлынула так же стремительно, как и навалилась. Он постоял не двигаясь, вцепившись обеими руками в перила и едва дыша.
Не сейчас…
Только не сейчас!
Потом открыл глаза и осторожно перевел дыхание.
— Месье Антуан! — К нему торопливо спустилась Дана. Остановилась рядом, подхватила под руку. — Что с вами?
— Ничего, — с усилием произнес он. — Ничего. Голова закружилась. Уже прошло.
Дана подала ему оброненную трость и проводила назад в его комнаты.
— Хорошо, — сказал он, освободившись от парадной одежды и снова устроившись на диване. — Давай продолжим.
Но Дана не спешила приниматься за работу. Спросила серьезно:
— Месье Антуан, Грант ведь не просто так приходил. Чего они еще от вас хотят?
— От меня нужна была санкция на спецрасследование.
— Спецрасследование? Опять? И кто под колпаком?
Лафонтен помолчал, давая ей возможность ответить самой.
— Ченг, — кивнула она. — Черт возьми! Что я вам говорила? Ему еще припомнят этот скандал!
— Припомнить-то припомнят, — вздохнул он. — Пока не о чем говорить, Дана. На чем мы там остановились?
*
…За высоким, во всю стену, окном сиял цветными огнями ночной Париж. Блики света, отражаясь в гранях хрусталя и серебра, искорками вспыхивали в темных глазах Даны. Пока лифт скользил вверх по опоре Эйфелевой башни, она завороженно, с совершенно детским восторгом смотрела, как уплывает вниз земля и расступается горизонт. Но в зале она чувствовала себя не очень уютно и как будто не замечала окружавшего ее великолепия. Хотя прежде блеск парижских ресторанов никогда ее не смущал.
Она вспомнила об ужине сразу после обеда. Он успокоил ее, сказав, что ни о чем не забыл, просто сегодня они будут ужинать не дома. И напомнил про вечернее платье.
Оно очень шло ей, это платье из темно-синего шелка, и прическа-башенка, и колье — узкая бархатная лента с сапфировой подвеской. Вот только лицо ее оставалось тревожно-напряженным — видимо, никакого праздника она не чувствовала.
— Ты выглядишь встревоженной. Есть повод для беспокойства?
— Может быть, нам стоило остаться дома?
— Мы еще успеем вернуться домой. Вечер только начался. В конце концов, сегодня особенный день.
— Что же в нем такого особенного?
Лафонтен молча открыл и поставил перед ней маленький бархатный футляр. Дана глянула удивленно:
— Это мне?
— Да. С днем рождения.
Она охнула и смущенно улыбнулась:
— А в самом деле! Я совсем забыла.
В футляре лежало кольцо — золотой ободок в виде ивовой ветки с искрами бриллиантов на листьях.
— Но… это же очень дорогая вещь?
— Фамильные драгоценности не бывают дешевыми.
Она помолчала, не притрагиваясь к подарку. Тихо проговорила:
— Знаете, что сказал мне ваш друг тогда, когда я приехала к вам в самый первый раз? Поклоняться блеску и славе легко; быть рядом до конца намного труднее.
— Разве это не правда?
— Да, но есть и другая правда. — Она подняла на него взгляд. — Среди славы и блеска я была вам не нужна.
— Ты была мне нужна всегда. С самого первого дня, когда я увидел тебя ссорящейся с этим кретином Джастином.
— И вы молчали — все эти годы?
Он достал кольцо и, взяв руку Даны, надел тонкий ободок ей на палец:
— Я молчал бы и дальше, если бы не узнал, как мало осталось времени на разговоры. Знаю, звучит жестоко, но это тоже правда. Кто я? Больной старик с тяжелым характером и темным прошлым? А я хотел видеть тебя счастливой; видеть, как ты взрослеешь, выходишь замуж, как растут твои дети. В моей семье мужчины всегда жили долго, но… Мне больше не нужно бояться, что мои чувства надолго тебя свяжут.
Она еще некоторое время смотрела на него, с каким-то новым выражением — как будто начал таять невидимый лед. Потом глянула на кольцо у себя на пальце.