А сегодня собирался приехать Арман. Увидеться с ним было теперь самым важным и главным делом.
Он отвернулся от окна и окинул взглядом свой рабочий стол и разложенные на нем бумаги. Кажется, ничего и никого не забыл. Все письма, все нужные и важные слова… Хорошо, что он все-таки собрался с силами для этой работы. Хотя бы не так безнадежно звучат сейчас слова — рейс из Сиднея задерживается…
Только жаль до слез было, что не придется увидеться с сыном.
Он пошел было к двери, но остановился. Снял с пальца перстень с символом Ордена и положил его на стол. Вот теперь все.
Каким бы коротким ни был путь до его комнат, сил едва хватило и на это.
Патрик встретил его еще на лестнице и поддержал, помогая одолеть последние ступеньки и коридор.
— Вы снова засиделись за работой, месье Антуан, — с мягким упреком произнес камердинер. — Ну, разве так годится? Что подумает месье Арман, когда приедет? Вам обязательно нужно отдохнуть.
— Он не приедет сегодня, — отозвался Лафонтен. — Рейс задерживается.
— Хорошо, он приедет завтра. По крайней мере…
— Я не доживу до завтра, Патрик.
Тот, растерявшись, не сообразил что ответить.
В спальне было прохладно и свежо; через приоткрытую балконную дверь еще отчетливее слышался шелест дождя и мерный стук падающих с крыши крупных капель. Странный ритм навевал покой и…
И сон.
Лафонтен остановился возле кровати. Патрик, без слов угадав его желание, помог ему снять халат и сесть.
— Спасибо, Патрик, ты свободен.
Тот молча покачал головой и отступил в сторону.
В спальню вошла Дана.
— Дождь.
— Да. Рейс задерживается… Арман приедет только завтра.
Она повернулась к столику с лекарствами. Лафонтен, поймав за руку, остановил ее:
— Не надо.
— Что? — растерянно оглянулась она. — Но как же! Вы не сможете…
— Смогу. Мне легче.
— Легче?
— Да. Говорят, так бывает. Посиди со мной.
Она помогла ему улечься, поправила подушки и одеяло и села рядом на край кровати. Взяла его руку в свои, осторожно погладила.
— Вот видишь, как получилось, — тихо сказал он. — Ты не хотела меня отпускать, я не хотел задерживаться дольше, чем нужно… А вышло не по-моему и не по-твоему.
Она отвернулась смахнуть слезы. Шепотом спросила:
— Вам страшно?
— Нет, — отозвался он. — Так, немного беспокойно. Как перед далекой дорогой — все ли взял с собой, все ли дела закончил… Жаль, что не увиделся с сыном. Но, может, так лучше. Не люблю долгих прощаний.
Она покачала головой, потом вдруг крепче сжала его руку:
— Месье Антуан, простите меня.
— За что?
— Это я позвонила вашему сыну и попросила приехать поскорее.
Так вот почему Арман закончил дела на три дня раньше! Он просто бросил все дела, узнав, что здесь происходит.
— За что же прощать?
— За то, что не позвонила раньше.
— За тобой ведь и другие грехи есть, — тихо отозвался он, накрывая свободной рукой ее руки. — В штаб-квартире до сих пор уверены, что ты передавала им мои указания.
Она, не сдержавшись, порывисто наклонилась и обняла его. Поцеловала в губы, в лоб, потом уткнулась ему в плечо, чуть слышно всхлипывая. Прошептала:
— Я же хотела, как лучше.
Он обнял ее, вернул поцелуй, коснувшись губами завитка волос у нее на виске.
— Конечно, ты все правильно сделала. Все, как я хотел… Ну, что ты, глупенькая… Подумай — я больше ничего не могу, значит, никому ничего не должен. Я свободен… Мы оба будем свободны, разве это не хорошо?
Она ответила что-то, но шум дождя стал громче, и остальные звуки исчезли, утонули в мерном шорохе. Дождевые струи стали похожи на занавес, готовый вот-вот раздвинуться, а за ним…
— Отец!
Звон капель притих, отодвинулся, отступил ненадолго в сторону. Он открыл глаза — на кровать рядом, где только что сидела Дана, присел Арман, подхватил его руки в свои — прохладные и пахнущие дождем.
Судьба, видимо, сжалилась, хотя бы и в видении. Следовало что-то сказать, но слова не шли. Он просто смотрел на сына и никак не мог понять, почему у того по щекам текут слезы.
В таком прекрасном сне все должны быть счастливы…
*
«Моя дорогая девочка, времени почти не осталось, скоро мы расстанемся, хотя и хочется верить, что не навсегда. Наверно, сейчас нужно говорить о чем-то самом важном и главном, но я могу думать только о том, что люблю тебя. Люблю и надеюсь, что ты простишь мне и нашу слишком позднюю встречу, и тот единственный способ, которым я могу хоть как-то тебя отблагодарить. Я никогда не осмелился бы измерять деньгами то, что ты принесла в мою жизнь, но в этом несовершенном мире деньги дают главное — свободу. Я хочу знать, что тебе не придется жечь душу на нелюбимой работе или связывать себя с нелюбимым человеком только ради куска хлеба и крыши над головой…»
Дана положила лист на стол и, сама не зная зачем, аккуратно его разгладила. Письмо было длинным, на трех страницах, но за прошедшие дни она успела запомнить каждое слово, каждый росчерк пера. И не читала, а как будто слушала голос.
Она придвинула фотографию в позолоченной рамке-книжке, поставила ее на конверт от письма, потом подперла голову рукой и долго смотрела на снимок.
Кем он был для нее, этот человек, и в глубокой старости не растерявший красоты и особенного, только природой даруемого обаяния? Она была очарована им с первой же встречи там, у моря. Хотя сразу поняла, за кого ее примут, попытайся она завести с ним дружбу. Даже если не попадались на глаза телохранители или машина, какую не на каждом шагу встретишь и в большом городе, она быстро поняла, что этот человек постоянно носит с собой на мелкие расходы больше, чем платит ей ее теперешний работодатель.
Нет, перспектива стать игрушкой скучающего аристократа ее не привлекала, но он выглядел каким угодно, только не скучающим. Часто она видела на его лице тень тревоги и усталости, но тогда он с ней своими заботами не делился. А разговаривая с ним, слушая его голос, она забывала о том, что у них не может быть никакого общего будущего. Наступит осень, и он уедет, вернется в Париж к неведомым ей и, наверно, нелегким заботам.
Но вышло иначе.
Когда он предложил ей работать с ним, она сказала, что должна подумать, — просто потому, что немедленное согласие наверняка показалось бы ему неприличным. На самом деле она не раздумывала ни минуты. А приняв предложение, забыла спросить о жалованье. Пришлось потом выспрашивать у Дэна Кери. Тот, по-доброму посмеявшись, объяснил, что, кроме приличного жалованья, у нее будет квартира в хорошем районе (съемная, пока она не сможет за нее расплатиться) и машина (пока она не купит свою). Это было хорошо… но это было не главное.
В Париже она неожиданно для себя увидела его совсем другим — холодным, стремительным и безжалостным, как стальной клинок. Конечно, чрезвычайная ситуация диктует свои правила, но в рабочие будни он был почти таким же. Тогда ей стало казаться, что она ошиблась, и он совсем не такой, каким представился ей поначалу. Возможно, она уверилась бы в этой мысли, если бы не один случай. Дурацкое происшествие, случившееся месяц спустя после ее приезда в Париж. Загулявшись в выходной день, она потеряла сотовый телефон. А на следующее утро опоздала на работу. Примчалась на полтора часа позже, придумывая на ходу, что и как говорить. У входа на этаж, где помещался кабинет ее нанимателя, всегда дежурил охранник. Он, увидев ее, только хмыкнул. Она, конечно, попыталась изобразить улыбку: «Привет! Надеюсь, меня еще не хватились?» И поперхнулась деланным весельем, когда охранник ответил: «Дура. Тебя ищут с утра — по всем больницам и моргам».
Она бегом влетела в приемную, бросила сумку и плащ, торопливо постучала в кабинет. Переступив порог, начисто забыла приготовленные извинения. Стояла и молчала, а он смотрел на нее, и в этом взгляде, даже без слов, было все: и досада на переполошившую всех бестолочь, и тень отступившей тревоги, и огромное облегчение…
Даже спустя годы этот момент ей помнился очень ярко.