— Ты хочешь продать меня васарам, мужик? У меня есть больше денег, они в Сорисе, я клянусь, их намного больше, чем у васаров, прошу, не отдавай меня им. — мой голос начал срываться, и он обернулся, показав вознице, что нужно остановиться.
— Я не отдам тебя васарам, Сири, не бойся, тебя ждет хорошая жизнь, ты будешь благодарна мне потом, правда, не бойся. — он говорил искренне, но кто знает, что для него «хорошая жизнь»? Я поверила, что васарам меня не видать, и немного расслабилась.
На западном берегу Среднего моря тоже был причал, только, было видно, что построен он стихийно. Мы подъехали прямо к причалу, и мой похититель разжег костер, видно было, что он старается сделать его высоким. Когда огонь стал выше его головы, он щедро намочил большой кусок ткани маслом, и бросил в костер. Пламя метнулось в небо. Это знак для кого-то на воде, значит, он забрал меня не для себя. Неужели напрямую таарам? Все-таки в рабство. Нет, нет, только не это, я не смогу вернуться из-за Большого моря.
Через час, или чуть больше, мы увидели на воде судно — небольшой лапах, на котором горели не ярко два факела. Они моргнули, и погасли. К нам шли по воде. Боже, ну почему, мне достаточно того, что уже случилось со мной, и я только смогла смириться с этим поворотом, полюбить свою новую семью, привыкнуть и довериться людям, как ты предлагаешь мне новый поворот. Сколько можно, чем я провинилась перед тобой?
Лапах причалили к пирсу, и на него вышли трое. Я ждала когда они войдут в круг света от костра. Мой похититель дал мне воды, и похоже, сам нервничал перед встречей с этими людьми.
Когда они вошли в свет, я узнала сразу. Жаман, так его называл кузнец в Сорисе, женщина, что танцевала на ярмарке, и мужчина, дававший взглядом указания официантам. Ну конечно, Сири, конечно, ты вела себя совсем неподобающе обычной жительнице северных земель, и этим привлекла их внимание. Теперь тебя, как обезьянку, будут показывать за Большим морем.
Они наклонили головы, здороваясь с моим похитителем. Передали ему увесистый мешок, и там явно были не суалы, потому что мои мешки были больше, а он не мог продать меня так недорого, ведь, скорее всего, он знает, сколько я заработала на ярмарке, раз следил за мной.
Глава 26
— Ты хочешь оставить свое имя, или будешь называться иначе? — первым со мной заговорил мужчина, имя которого я не знаю. Ему было лет пятьдесят, но его холеного лица почти не коснулись морщины, лишь тонкие, еле заметные «гусиные лапки» выдавали возраст, но такой след могли оставить привычка щуриться от солнца, или мимика, которой он сейчас меня «потчевал». Под шубой было темное, похоже, коричневое платье рубаха, шерстяное, или нет, я не поняла, но плотное. Оно доходило до середины голени, на ногах кожаные сапоги, голенище которых украшал мех. Скорее всего внутри они тоже были меховыми. Интересно, они догадались стричь мех? Судя по тому, что модель достаточно узконоса, да.
Он подошел ближе, и подал мне руку. Мои ноги развязал похититель, потом быстро натянул валенки, и накинул на плечи шубу. Он нервничал, торопился быстрее покинуть это место. Мне показалось на миг — он боялся, что его убьют, как только он передаст меня.
— Я Сири, а как зовут всех вас? — я спустила ноги в валенках с саней, и не торопилась встать, покрутила ступнями, посгибала ноги в коленях, запустила руки в рукава шубы. А он так и стоял с улыбкой и поданной мне рукой.
— Достаточно церемоний, нам пора, — его отодвинул Жаман, и поднял меня из саней, схватив под руку, — по дороге ты все узнаешь, у нас будет очень много времени на разговоры. — он тащил меня по пирсу так быстро, что мне приходилось бежать. Перед тем, как подняться в лодку, я обернулась — эти двое уже были за нашими спинами, а возле костра похититель садился верхом, он не смотрел в нашу сторону.
В лодке я села на лавку так, чтобы мне было видно берег. Мы отчалили, и достаточно быстро гребцы отвели судно от причала, и костер становился все меньше и темнее. Внутри отрывалась ниточка, связывающая меня с этой уже привычной жизнью. Это ощущение было очень похоже на то, как меня маленькой приводили в ясли — раннее утро, мороз, открывается дверь в помещение, мы заходим с мамой в запах каши и других детей. Сейчас мне обметут валенки, и отдадут этой чужой, хоть и улыбающейся женщине. И как на зло, в тот момент, как я уже во взрослом состоянии понимала, что это был ежедневный рейс самолета, раздавался этот противный гуд в небе, добавляющий моменту трагичности. Меня оставили. Навсегда. На…сов…сем!