"Ты никогда не спрашивала" сказал он, поворачивая ее вокруг так, что ее шелковые брюки красиво заструились вокруг лодыжек.
Они протанцевали еще две песни, под броский полонез и популярный рэп, музыка была сумасшедшим миксом высокого и низменного, от Моцарта до M.I.A., от Баха до Бейонсе. Шайлер поняла, что фактически наслаждается этим. Тогда музыка резко прекратилась, и они повернулись, чтобы увидеть, чем это было вызвано.
«Парижская Графиня, Изабелла Орлеанская,» провозгласил оркестровый дирижер, так как импозантная женщина, очень красивая для своего возраста, с угольно-темными волосами и королевской осанкой вошла в комнату. Она была одета, как королева Сабы, в головном уборе, сделанном из золотого и голубого лазурита. Ее правая рука удерживала огромную золотую цепь, на которой была черная пантера с ошейником, инструктированным бриллиантами.
Шайлер задержала дыхание. Так вот, кто такая Графиня. Перспектива о просьбе у этой женщины убежища, внезапно показалась более пугающей, чем раньше. Она ожидала, что графиня будет более полной и старше, даже плохо одетой, маленькой дамой в костюме пастельного цвета с маленькой корги (порода собаки). Но эта женщина выглядела искушенной и шикарной; она казалась такой же недосягаемой, как и недосягаемое божество. Почему ее должно заботить то, что случилось с Шайлер?
Однако, существует возможность, что Графиня только выглядела властной и недоступной. В конце концов, эта вечеринка была не легкой для нее. Шайлер задалась вопросом, была ли огорчена графиня потерей ее дома? Отель Ламберт принадлежал ее семье, передаваясь из поколения в поколение. Шайлер знала, что недавний мировой кризис уничтожил даже самые великие дома и самые богатые семьи.
Хазард-Перри умно вложили капитал: Оливер сказал ей, что они вышли с этого рынка за несколько лет до краха. Но почти весь Верхний Ист-Сайд, как слышала Шайлер, ушел с молотка, драгоценности продавались на аукционах, произведения искусства обесценивались, акции ликвидировались. То же самое происходило в Европе. Даже Голубая Кровь не могла позволить себе покупку Ламберта. Он должен принадлежать корпорации, так и вышло.
Графиня приветствовала своих гостей, так как весь танцпол взорвался в аплодисментах, Шайлер и Оливер аплодировали так же сердечно, как и остальные. Тогда Изабелла начала спускаться, музыка снова заиграла, а напряженность в комнате уменьшилась. Коллектив вздохнул спокойно.
"Так что же сказал барон? спросила Шайлер, когда Оливер закручивал ее подальше от центра комнаты.
«Барон де Кубертин работал на графиню и служил своей даме, как человеческий Проводник, как Оливер для Шайлер. Андерсон сказал им, что только барон облегчит им встречу с графиней. Он был ключом к обращению. Без его разрешения они бы не смогли приблизиться к графине даже на минимальное расстояние. План был таким, Оливер представит себя в ту минуту, подстерегая его, когда барон прибудет на вечеринку и сойдет с лодки.
«Мы это узнаем довольно скоро,» сказал Оливер, с опаской оглядываясь. «не заглядывай наперед. Он придержит для нас путь.»
Глава 11
Мими
Четыре Венатора, приземляясь на крыше здания, создали совсем немного шума. Их шаги могли быть приняты за шелест крыльев птиц, или за гальку, ссыпавшуюся со склона. Это была их четвертая ночь в Рио, и они находились в фавеле де Рокина, систематически обходя население, блок за блоком, улицу за улицей, обветшалую лачугу за обветшалой лачугой. Они искали хоть что-нибудь – частицы памяти, слова, изображения, которые могли бы пролить некоторый свет на то, что произошло с Джордан, и, где она может быть.
Мими знала о тренировке так хорошо, что могла бы совершить ее даже во сне. Ну, или фактически, во время их сна. Только посмотрите на эту Красную Кровь, столь беззаботную и удобную в дремоте, подумала она. Они не имели понятия о том, что вампиры тихо проникали в их сны. Воспоминания были хитрой вещью, подумала Мими, так как она вошла в мир сумерек украдкой. Они были неустойчивыми.
Они изменялись в восприятии в течение всего времени. Она видела, как они перемещались, понимая как течение времени затрагивало их. Трудолюбивый стривер мог вспомнить о его юношестве, как о заполненном страданиями и препятствиями, испорченным освистыванием и обзывательствами на детской площадке, но позже простить и понять всю несправедливость.
Одежда ручной работы, которую он вынужден был носить, была данью любви к его матери, каждый кусочек и шов был признаком ее усердной работы над бедностью. Он вспомнил и отца, не ложащегося спать до поздна, чтобы помочь с домашней работой, терпеливого и преданного старика, который не был резким, когда возвращался с фабрики поздно домой.