Я прислушался к себе, стараясь понять, насколько я опасен. Я вызвал в памяти маму и отца, брата и сестер, но ничего, кроме тоски по ним, не почувствовал. Я понял, что мои представления о жизни ничем не отличаются от прежних суждений. Я чувствовал, что по-прежнему люблю своих близких, хочу их видеть, скучаю. Мысли о Диане, несмотря на все попытки забыть ее, не только не оставили меня, наоборот, все сильней завладевали мной.
Наконец я встал, измученный бесконечными сомнениями. Боль, терзавшая меня несколько дней назад, прекратилась совершенно. Неподвижность, которая путами сковывала тело, прошла. Ощущение силы, гибкости в мышцах, стремительности в движениях неожиданно и невольно восхитило. Никогда прежде я не чувствовал такой мощи и легкости.
Поздним вечером, когда опасность встретить кого-либо миновала, я осторожно выглянул за дверь склепа. Свежий воздух, напоенный невероятно усиленными ароматами цветов, спелых яблок, скошенной травы, наполнил меня, очаровывая. Оглянувшись вокруг, я увидел скромные могилы и небольшую часовенку. Это наводило на мысль, что я нахожусь на сельском кладбище, но вблизи какого-то поместья, так как склеп мог принадлежать только знатному вельможе. Едва приметной тенью скользнув вдоль кладбищенской ограды, я стал продвигаться в сторону деревни, стоявшей поодаль. За ней на высоком холме высился небольшой полуразвалившийся замок.
Абсолютно бесшумно, с удивительной скоростью, прячась в тени деревьев, я вошел на окраину деревни. Огромные псы, бездомные добровольные сторожа деревень, питающиеся отбросами и набрасывающиеся на любого чужака, к моему удивлению, скуля, прижав уши и хвосты, бросались от меня в подворотни. Лошади, привязанные к коновязям, шарахались, прядая ушами и хрипя. От них исходил запах, отличный от того, который я помнил. Он манил к себе, волнуя и обещая непонятное удовольствие. Я ощущал своим обостренным обонянием запах овец и коров, раньше отталкивающий и резкий, теперь притягательный и сладкий. Но сильней всего меня притягивал запах, идущий из хижин, животрепещущий, сводящий с ума, заставляющий рот наполняться горькой слюной.
Не владея собой, я перепрыгнул через невысокую изгородь. За ней, в глубине небольшого садика, стоял дом. Я подкрался к маленькому окошку и заглянул внутрь. Возле горевшего очага сидела молодая женщина. Волосы, убранные под чепец, открывали ее белую шею; кровь ровными толчками билась под тонкой кожей. Склонившись, она качала младенца, тихо напевая колыбельную. В одно мгновение охватив взглядом убогую комнату, я бросился в атаку. Озверев, как голодный волк, учуявший запах овец, запертых в овчарне на ночь, я с неимоверной силой выламывал окно и стену, стараясь как можно быстрей добраться до своей добычи! Глухой рык рвался из моей груди, рот в страшном оскале обнажил зубы! Ничто в этот миг не могло стать мне преградой!
В испуге подняв голову, женщина посмотрела на меня. Ужас отразился на ее лице. Прижав к груди ребенка, она закричала. Крик, вобравший в себя всю жуть происходящего, на долю секунды отрезвил меня. «Пей людскую кровь — в ней сила!» — прозвучало в моей голове. В один миг все осознав, я замер, а затем, развернувшись, помчался прочь.
Ненависть огненным обручем сковала грудь и голову. Ненависть к себе, к Дженессе Мур, разрушившей мой мир, к моей новой ипостаси, делающей из меня монстра, и ко всему свету, позволяющему существовать чудовищам, подобным мне! Не в силах справиться со своей болью, я с неимоверной скоростью мчался по полю к лесу, темнеющему далеко впереди.
Остаток ночи и весь следующий день я провел под корнями вывернутого бурей дерева. Сгорая от ненависти и отчаяния, я решил покончить с собой. Но как только вылез из-под коряги, попал под солнечные лучи. Боль нестерпимым огнем обожгла кожу, не прикрытую одеждой. Решив поначалу, что Господь дал людям способ казнить извергов, подобных мне, чистейшим огнем солнечных лучей, я разделся и лег на полянке. Но кроме невыносимой боли со мной ничего не случилось, не было даже ожогов. Тогда я решил, дождавшись ночи, добраться до заброшенного замка и покончить с собой, прыгнув с его стены. Коротая остаток дня под пнем, я думал о Диане, позволив себе перед смертью коснуться ее имени. Я вспоминал каждое мгновение, каждый взгляд, поворот головы, улыбку, пьянящее, сводящее с ума ощущение ее близости, вкуса губ, запаха волос. И ненависть к своей судьбе вновь огненным обручем сдавила грудь.
Я стоял на краю башни заброшенного замка. Внизу ясно различались огромные глыбы разрушенной стены. Гроза огненными стрелами освещала окрестности, раскаты грома оглушительным набатом растекались над землей, дождь и ветер хлестали по лицу. Подняв голову к небу, я закричал:
— Тебе, — это нужно?! Ты доволен своей работой?! Кто бы ты ни был, Бог или дьявол, допустивший такое, я проклинаю мир, в котором существуют чудовища, подобные мне! И безумный хохот вырвался у меня из груди. Раскинув руки, я ринулся вниз.
Боли не было. Разочарование. Пустота. Я не мог даже плакать.
Не чувствуя голода в привычном, человеческом понимании, я все же испытывал упадок сил и замедленную реакцию. Решив поначалу убить себя голодом, я вскоре понял, что впадаю в состояние прострации, но не умираю.
Однажды в лесу, лежа в тени кустов, полностью скрывавших меня, я почувствовал запах приближающегося стада диких свиней. Отпустив на волю свои вновь приобретенные инстинкты, я стал прислушиваться: стадо приближалось с подветренной стороны и не могло меня почуять. Это был огромный секач, самки и десяток подсвинок, разжиревших к осени. Изготовившись к прыжку, я, словно барс, одним гигантским прыжком настиг самца и, вонзив свои острые, как кинжалы, зубы в его глотку, прокусил ее. Кровь горячим ключом забила из прокушенной вены, наполняя меня не пищей, нет, — жизненной силой! Горячий поток разносил по моим ледяным венам тепло и не только физическую, но и какую-то магическую силу! Казалось, сама мощь огромного зверя входит в меня вместе с его кровью. Я чувствовал его ужас и ярость, стремление спрятаться и броситься на меня. Все эмоции зверя стали моими! Мое сердце, не слышимое до этого момента, стало медленно и натужно, как тяжелый молот, биться в груди. Напившись, я отпустил, рвавшегося из моих рук кабана. Хрипя и трясясь всем телом, он отполз в кусты и замер, все еще дрожа и повизгивая от страха. В удивлении я смотрел на свои руки: сквозь дыры в разорванной сорочке, бледные до мертвецкой синевы, они на глазах становились почти нормального, человеческого цвета. Тепло разливалось по окоченевшему в ледяном плену телу.
Страшась своей реакции на людей, я не решался приблизиться к человеческому жилью. Три месяца прошло со дня моего исчезновения. Я понял, что кровь животных вполне способна утолять мою потребность в восстановлении жизненных сил, что кровь разных животных имеет различный вкус и оказывает неодинаковое воздействие на мое тело и эмоции. Так кровь хищных зверей горячит, возбуждает, как вино, а травоядных, наоборот, успокаивает; что охотиться желательно раз в месяц, и что мне нет надобности убивать зверей. Понаблюдав за своей первой жертвой, я понял, что не нанес ей смертельного вреда. Меня мучил вопрос, почему же со мной произошло обращение? Возможно, это вампирский яд, по-видимому, люди либо умирают, либо перевоплощаются.
Как-то раз, забравшись в развалины замка и спрятавшись в тень под козырьком от нависшей надо мной стены, я наблюдал за первыми снежинками, кружащимися в потоках ветерка. В памяти всплывали картины моей человеческой жизни. Я тосковал по ней. Вдруг в моей голове раздалось: «Не хочу идти домой, посижу здесь немного. А то опять матушка погонит воду таскать для скотины».
В ужасе от того, что сейчас может произойти, я в одно мгновение, как ящерица, проскользнул в проем меж камней и спрятался в углублении. Девочка лет десяти прошла совсем рядом с моим укрытием и села неподалеку, перебирая в уме свои детские проблемы. Ее запах пробудил во мне охотничий инстинкт, тело напряглось, готовое к прыжку, рот наполнился горькой слюной. Я закрыл глаза и призвал на помощь всю выдержку, на которую был способен. Остановив дыхание, замер, схватившись за камень. Разум с усилием скрутил дикое желание. Почти час она просидела, мечтая, пока я, мучимый ее присутствием, боролся с неистовой жаждой. Но вот она ушла, и я, обессиленный, привалился к стене. Я смог! Я устоял!