- ‘Один мой друг знал Бенджамина и пригласил его с собой, - сказала Вангари.
- Мы разговорились и обнаружили, что мы оба кенийцы и что у нас общее видение нашей нации, - добавил Бенджамин.
- В конце дня мы пошли в паб неподалеку, и, конечно, разговор шел только о необходимости независимости и социальных перемен, - улыбнулась Вангари. - Итак, мы полюбили друг друга за марксизм и теплое пиво.
- Как романтично! - с иронией заметила Шафран.
Таксист высадил их у подножия Примроуз-Хилл, через дорогу от Лондонского зоопарка. Когда они прогуливались по парку, из которого, будь то дождь или солнце, война или мир, открывался прекрасный вид на город, Бенджамин заговорил голосом, который в Кении слишком часто заглушали - голосом образованного, красноречивого африканца, отстаивающего моральные и политические принципы своей свободы.
- Твой отец хороший человек, и мой отец очень его любит. Но факт остается фактом - твой отец владеет землей, а мой - нет. У вас есть право голоса, а у меня нет. Ваша раса принадлежит к той, что правит всеми остальными расами, а моя - нет. Пока все это правда, Кения будет страной несправедливости и угнетения. И мы не можем этого допустить.
- Разве ты не видишь, Шафран, что у нас с Бенджамином есть долг перед нашим народом? - Голос Вангари звучал мягко, но ее решимость была ясна. - Именно потому, что нам было дано так много и мы обладаем такими привилегиями, мы должны вернуть их тем, кому не так повезло. Мы должны использовать наши таланты, чтобы сделать их жизнь лучше.
Герхард одобрительно кивнул. - Хорошо сказано. Я чувствовал то же самое, когда был в твоем возрасте. Я хотел использовать деньги моей семьи и промышленную мощь, чтобы сделать жизнь бедных лучше. Этого никогда не случалось – во всяком случае, пока. Но ваши идеалы благородны, и я им аплодирую.
- Спасибо, - Бенджамин был доволен, но и удивлен. - Моя цель - посвятить свою жизнь борьбе за то, чтобы покончить с колониализмом и создать новую, свободную Африку.
- ‘ А я буду стоять рядом с тобой, любовь моя, - сказала Вангари.
Шафран посмотрела на них обоих - такие гордые, такие одаренные и такие влюбленные. И все же ее разум был полон трепета.
- ‘Ты дашь мне одно обещание, Бенджамин? - спросила она. - Скажи мне, что ты не сделаешь это войной между нашими людьми. Мне было невыносимо думать о тебе как о враге. Это разобьет мне сердце.
- ‘И мое тоже,’ ответил он. – Но если ваши люди не желают говорить, если они отказываются быть разумными или справедливыми, что еще мы можем сделать, кроме как сражаться?
- ‘Мы можем быть друзьями, - сказал Герхард. - Сегодня прекрасный день. Трава зеленая, вид великолепный, женщины красивые и очаровательные. Пусть будущее само о себе позаботится. А пока мы забрались достаточно высоко на холм, и я нес эту корзину так долго, что у меня вот-вот отвалится рука.
- ‘Ты должен был носить его на голове, как африканец, - сказала Вангари. ‘Гораздо проще.
- ‘Теперь она говорит мне!
Они остановились, и все разговоры о политике прекратились, когда они посмотрели вниз с вершины Примроуз-Хилл и увидели вид на горизонт Лондона. Был виден купол собора Святого Павла и Биг-Бен.
Шафран открыла корзину и достала клетчатое одеяло для пикника, на котором разложила тарелки, ножи и вилки. Затем последовали четыре хрустальных бокала, а за ними бутылка шампанского, завернутая во влажную ткань, чтобы она не остыла. Герхард откупорил пробку, налил каждому по бокалу, и они выпили за успех Бенджамина и Вангари.
Затем Шафран заставила Бенджамина и Вангари изумленно распахнуть глаза, когда она открыла ряд жиронепроницаемых бумажных пакетов, в которых лежали ломтики копченого лосося и ростбифа, свежие помидоры, хрустящая буханка домашнего хлеба из муки грубого помола, полдюжины больших коричневых сваренных вкрутую яиц и пучок клубники.
- Откуда у тебя такая еда? - спросила Вангари. - Еда в Англии ужасная, а нормирование ... фу!