— Доброты, — он усмехнулся, но никогда в своей жизни я не слышала более горького звука. Затем он развернулся и зашагал прочь.
— Стойте! — потребовала я, но он продолжал уходить. Я бросилась вперёд и схватила его за рукав. Моя ладонь встретилась с непреклонной силой его руки. Трепет вернулся, но я подавила его усилием воли. Я должна заставить его увидеть меня. Я должна заставить его понять. Мне нужна его помощь, и я готова почти на все, чтобы получить её. Я попыталась торговаться.
— Я не знаю, как сумею вам отплатить, но я буду помогать в вашей работе, когда только смогу. Чего бы мне это ни стоило.
— Чего бы ни стоило? — одна из его темных бровей приподнялась.
Я отпустила его руку, оскорблённая тем, что он мог подумать, будто я предлагаю что-то неподобающее.
— Вы поняли, что я имела в виду.
— Разве? Что подумает миссис Пратт, если найдёт тебя здесь? — он схватил ручку фонаря и помахал им перед собой. Я попятилась от горячего света. — Я скажу тебе, что она подумает, — продолжил он, хотя в этом не было необходимости. — Молоденькая глупенькая дурочка, конюх-лоботряс, полный сена сеновал… Понимаешь, к чему я?
О, я его опередила.
— Я не позволю вам ставить под сомнение мой моральный облик.
Он вновь усмехнулся.
— Говоришь как сама королева. У тебя определённо есть гонор. Даже для такой чопорной и приличной служанки, как ты… — заявил он. Я уловила его намёк, и это привело меня в ярость. С кем я должна была разрушить свою репутацию? С мистером Тиббсом? — Если Миссис Пратт нас найдёт, — продолжил он, двигаясь вперёд и заставляя сделать меня шаг назад, — мы оба потеряем работу. Ты думала об этом, когда бежала сюда, чтобы умолять бродячего умельца о доброте?
Он повернулся спиной и зашагал в дальний конец каретника, унося с собой свет.
— Высокомерная сволочь, — злобное ругательство слишком легко сорвалось с моих губ, пока я смотрела, как он уходит.
***
Я сумела вернуться в дом, не вызывая никаких подозрений, а затем с особой энергией принялась за работу. Снова разбирая постель, я выплеснула раздражение в простой акт сдёргивания простыней.
Одна просьба. Я хотела только одного. Само собой, починить часы было довольно простым заданием. Но нет.
Я вынула их и стала изучать потускневшее серебро.
Что ему стоило посмотреть их?
Ничего.
Осознание того, что он был моего возраста, только все усугубляло. Я шесть месяцев чувствовала себя одинокой в этом мире, и меньше чем в пятидесяти шагах от меня был другой человек, с которым я могла бы поговорить, могла бы подружиться.
Если бы он не был такой жабой.
Он такой же пленник в этом сумасшедшем доме, как и я. Почему он не понимал?
Я засунула часы на место и села на кровать.
Дом был таким тихим.
У него были лошади, живые и дышащие создания, о которых нужно заботиться. У меня была разобранная кровать, разлитая чашка чая и сломанные часы.
Чувствуя, как гневный румянец разливается по щекам, я вынуждена была перестать думать о нем. Я должна возвращаться к бессмысленной каторге своего существования. Если только я могла вернуться к тому, как все было прежде, когда я не знала, кто такой конюх.
Той ночью я в одиночестве сидела на кухне и наблюдала, как огонь медленно угасает на почерневших камнях очага. Я снова достала часы и позволила им вращаться в тусклом свете пламени.
Могла ли я их починить? В детстве я часами наблюдала, как отец работает со своими тонкими инструментами. У него были такие замечательные руки. Непрошеный образ его обгоревшей руки среди пепла встал в моем сознании. Я потрясла головой, но глаза внезапно защипало.
Он создавал самые изумительные вещи этими руками и простыми инструментами, но запрещал мне что-либо трогать в его магазине. Когда я была ребёнком, у меня имелась привычка с помощью его инструментов разбирать всякие вещи, но мне никогда не удавалось собрать их заново. Этим я доводила отца до белого каления. Я не могла вынести мысли о том, что разберу часы в попытке починить, а потом мне останутся одни детали.
Я потёрла большим пальцем тусклое пятнышко. Я могла бы их почистить.
Моё сердце заколотилось сильнее даже от простой мысли о полировке часов. Чистка не вернёт мою разрушенную жизнь в былое русло. Ничего уже не исправить.
Конечно, не исправить. Но это не означало, что часы должны оставаться такими, какими я их нашла. Они могут быть красивыми, даже если никогда не будут вновь работать. Я могу это сделать. Я могу это изменить.
Мои сомнения казались глупыми. Я цеплялась за то, что едва ли имело какое-то значение. Мне нужно что-то изменить. И я могла изменить это.