Он знал, что ничего подобного не произойдет. Он получит лишь удовлетворение от знания, что когда-то свыше тысячи лет назад люди покинули Солнечную систему и ушли в космос. Конечно, этим можно гордиться, но гордость — слишком мелкая монета в этом мире.
И все же, говорил он себе, повернуть назад нельзя. Он отправился в поиск почти импульсивно, руководствуясь скорее чувством, чем разумом, и хотя это может показаться бессмысленным, он должен идти. Он пытался понять, почему это так, и не находил ответа.
Взошла луна. Город остался сзади, они углубились в пригороды.
Справа виднелась наклонившаяся водонапорная башня: еще несколько лет — и она рухнет.
Кашинг остановился и подождал остальных. Энди ласково ткнулся мордой ему в грудь, тихонько дунул. Кашинг погладил его по голове, потянул за уши.
— Ты ему нравишься, — сказала Мэг, — а ему нравится далеко не всякий. Но он, как и я, разглядел на тебе знак.
— Забудь об этом знаке. У меня нет никакого знака. Что ты знаешь об этой местности? Продолжать ли идти дальше или свернуть на юг?
— На юг, — ответила она. — Чем быстрее мы доберемся до речной долины, тем это безопаснее для нас.
— Орда, о которой ты говорила, далеко ли она?
— В одном или двух днях пути. Городские разведчики обнаружили их неделю назад в ста милях к западу, они стягивали силы и готовились к выступлению. Вероятно, они движутся не торопясь.
— И они идут прямо с запада?
— Не знаю, сынок, но мне так кажется.
— Значит, у нас мало времени?
— Очень мало. Мы сможем легче вздохнуть, когда доберемся до речной долины.
Кашинг снова двинулся вперед, и двое пошли за ним.
Местность была пустынна. Изредка выскакивал из укрытия кролик и пробегал в лунном свете. Временами сонно вскрикивала в чаще потревоженная птица. Однажды с реки долетел крик енота.
Вдруг Энди фыркнул. Кашинг остановился. Лошадь услышала или увидела нечто достойное внимания.
Тихо подошла Мэг.
— Что это, сынок? Энди что-то почуял. Ты что-нибудь видишь?
— Не шевелись, — ответил он. — Прижмись к земле. И не двигайся.
Казалось, все спокойно. Холмики, некогда бывшие домами. Заросли шиповника. Длинная линия деревьев, некогда обрамлявших бульвар.
Энди больше не издавал звуков.
Прямо перед ними посередине бывшей улицы торчал камень. Не очень большой, не выше пояса человека. Интересно, как он оказался на улице?
Мэг лежала на земле. Она коснулась ноги Тома и прошептала:
— Я что-то чувствую. Слабо и далеко.
— Как далеко?
— Не знаю. Далеко и слабо.
— Где?
— Прямо перед нами.
Они ждали. Энди переступил с ноги на ногу.
— Я боюсь, — сказала Мэг. — Оно не похоже на нас.
— Что?
— Не похоже на людей.
В речной долине снова закричал енот. Глаза Кашинга болели от напряжения. Он старался уловить хоть малейшее движение.
Мэг прошептала:
— Это валун.
— Кто-то прячется за ним, — сказал Кашинг.
— Никто не прячется. Это камень. Он совсем другой.
Они ждали.
— Интересное место для камня, — сказал Кашинг. — Посреди улицы. Кто передвинул его сюда? И зачем?
— Камень живой, — сказала Мэг. — Он может сам двигаться.
— Камни не двигаются, — возразил он. — И кто-то должен передвигать их.
Она не ответила.
— Оставайся здесь, — сказал он.
Он положил лук, снял с пояса топорик и быстро пошел вперед. Остановился прямо перед камнем. Ничего не случилось. Он обошел камень. За ним никого не было. Том коснулся камня. Он был теплее, чем должен быть. Солнце село уже несколько часов назад, и теперь камень уже должен был отдать все тепло. Но он был все еще слегка теплый. Теплый и гладкий, скользкий на ощупь. Как будто кто-то отполировал его.
Энди двинулся вперед. Мэг — за ним.
— Он теплый, — сказал Кашинг.
— Он живой, — заметила Мэг. — Это живой камень. Или вообще не камень, а что-то похожее на камень.
— Мне это не нравится, — сказал Кашинг. — Похоже на колдовство.
— Нет. Что-то совсем другое. Ужасное. Такое, чего не должно быть. Не человеческое, вообще чужое. Замороженная память. Так я это чувствую. Замороженная память, такая старая, что вся застыла. Не могу сказать, что это такое.
Кашинг осмотрелся. Все было спокойно. И лишь деревья рисовались на фоне неба в свете луны. Сверкало множество звезд. Он попытался подавить поднимавшийся в нем ужас.