С трудом, почувствовав вдруг смертельную усталость, Соня поднялась с колен.
— Завтра поговорим, — собрав всю свою выдержку, ласково сказала она. — Хорошо?
Девочка лежала неподвижно, зарывшись головой в подушку.
В эту минуту Соня забыла о миллиардах, растворившихся на пути из Панамы в Англию; все ее мысли были о дочери, такой одинокой и беззащитной в своей непримиримой враждебности.
— Спокойной ночи, дорогая, — мягко сказала Соня, не рассчитывая на ответ.
Вдруг она заметила на красном ковре миниатюрный черный «дипломат» и с любопытством подняла его. «Дипломат» был довольно тяжелый. Поднеся его к светящемуся абажуру, она увидела на нем марку фирмы «Гуччи». Цифровой замок был закрыт, чтобы открыть его, надо было знать комбинацию цифр.
— Чей это «дипломат»? — спросила она и неожиданно для себя услышала ответ:
— Дедушкин. Вернее, был дедушкин, он мне его подарил.
— Ты знаешь, как его открывать?
— Нет.
Что-то подсказывало Соне, что этот «дипломат» может быть как-то связан с миллиардами.
— Можно, я возьму его ненадолго? — спросила она дочь.
— Возьми, если хочешь, — последовал равнодушный ответ.
Соня потушила свет и, выходя из комнаты, нос к носу столкнулась с Анной.
— Опять шпионишь? — с возмущением спросила она золовку.
Любопытство Анны ни для кого не было тайной. Выслеживая и подозревая всех без исключения, она подслушивала под дверями, снимала параллельную трубку, когда звонили совсем не ей, и даже рылась в корзинах для бумаг. В семье ее боялись, и только Соня не испытывала перед ней страха.
— Не забывай, что я хозяйка в доме Ровести, что хочу, то и делаю, — с вызовом ответила Анна, — а ты здесь на птичьих правах.
Копившаяся годами зависть к невестке, которая была несравненно красивее и моложе ее почти на двадцать лет, вдруг выплеснулась наружу. Пока был жив ее отец, она себе такого не позволяла. Соня смотрела на лицо золовки, испещренное мелкими морщинами, особенно заметными под глазами и вокруг рта, где сошел грим. Невольно она сравнила себя с этой пятидесятипятилетней женщиной, болезненно переносившей приближение старости, и отметила, уже не в первый раз, что Анна очень похожа на отца. Воспоминание о свекре наполнило ее сердце нежностью; она искренне любила старика и восхищалась им.
— Потомственная Ровести я, а не ты! — напомнила в который раз Анна.
— Это не дает тебе права лезть в чужие дела, — резко оборвала ее Соня.
— Наконец-то ты показала, кто ты есть на самом деле!
— Ну хватит, говори лучше, что тебе нужно.
— Откуда у тебя этот «дипломат»?
Соню так и подмывало послать золовку подальше, но она предпочла не доводить дело до скандала. Улыбнувшись ослепительной улыбкой, она сказала:
— Ты уже знаешь, откуда он у меня, нечего прикидываться. Отец передал его Марии Карлотте, а я несу его Антонио, чтобы он попытался его открыть.
Антонио сидел в комнате отца на его кровати и плакал. Уже не в первый раз Соня заставала его в таком состоянии, испытывая неловкость при виде слез на глазах мужа — совсем еще не старого мужчины, мечтавшего не так давно о деловой карьере.
— Прости, мы, кажется, не вовремя, — пробормотала она. — Увидимся позже в гостиной.
— Нет, — решительно заявила Анна. — Ждать мы не можем.
Она выхватила «дипломат» из рук невестки и театральным жестом бросила его на кровать.
— Открывай! — приказала она брату.
Соня в двух словах рассказала мужу о своей находке.
— Но «дипломат» не наш, — смущенно пробормотал Антонио. — Раз папа подарил его Марии Карлотте, не очень-то красиво с нашей стороны…
В отличие от сестры Антонио совсем не был похож на отца, как, впрочем, и на свою энергичную, деятельную мать, беззаветно отдававшую себя мужу и детям. Семейное дело не стало делом его жизни. Инертный, не способный к самостоятельным решениям, он давным-давно понял, что плыть по течению легче, чем против него. Занимая в издательстве должность генерального директора, он скорее числился таковым по штатному расписанию, поэтому, когда его сын Пьетро и племянник Джованни изъявили желание поделить между собой его обязанности, он с облегчением уступил им свое кресло.
— В таком случае я сама открою этот таинственный ларчик! — И Анна схватила со стола нож для разрезания бумаги. — Взломаю, да и все.
Операция удалась, правда, не с первой попытки. С волнением подняв крышку, все трое застыли, пораженные: в «дипломате» лежали два увесистых гаечных ключа, совершенно новеньких и блестящих.
— Что это? — первой обрела дар речи Анна и растерянно посмотрела сначала на брата, потом на невестку. — Только не рассказывай мне, что твоя дочь не знает, что это за ключи!
Красная как рак, она схватила один из ключей и стала размахивать им перед носом Сони. Придя наконец в себя, Соня зажала рукой рот, чтобы не прыснуть, и все-таки рассмеялась — весело, молодо и задорно.
Глядя, как заразительно смеется жена, Антонио, у которого еще не просохли слезы, тоже расхохотался.
— Что тут смешного? — чуть ли не с кулаками накинулась на них Анна.
— Наш отец и вправду был великим человеком, — сквозь смех заговорил Антонио, — он всегда любил розыгрыши, но на этот раз, кажется, превзошел самого себя. Небось он сейчас тоже со смеху покатывается, глядя на нас сверху.
— Ты хочешь сказать, что эти гаечные ключи как-то связаны с пропажей миллиардов? — Маленькие голубые глазки Анны стали круглыми от удивления.
— Не знаю, но мне кажется, отец решил поиграть с нами в «Охоту за сокровищами», помнишь такую детскую игру? Или, если хочешь, загадать нам всем ребус. Рано или поздно разгадка, возможно, будет найдена, но мне до этого, боюсь, не дожить…
— Ладно, пошли, — перебила его Соня и взяла за руку. Ее охватила жалость к этому мягкому, грустному человеку.
Положив ключи на место, она опустила крышку и защелкнула замок.
— «Дипломат» я беру себе, он принадлежит моей дочери, — тоном, не терпящим возражений, заявила она.
Соня толком не понимала еще, какая связь между гаечными ключами и миллиардами, поэтому «дипломат» взяла скорее для того, чтобы насолить золовке. Поймав ее полный ненависти взгляд, она поняла, что это ей удалось.
1988
ГЛАВА 1
— Флорио! — во все горло закричал Микеле Профумо, сердито вертя в руках голубоватый листок бумаги. Его низкий, прокуренный до хрипоты голос, пройдя сквозь плотно закрытую дубовую дверь судейского кабинета, расположенного на пятом этаже Дворца правосудия, разнесся по приемной, где секретарь Антонио Флорио, допивая вторую за утро чашечку, просматривал заголовки в своей любимой газете с зажженной сигаретой в руке. До начала рабочего дня оставалось еще десять минут, поэтому секретарь, услышав собственное имя, раздосадованно закрыл газету и потушил окурок, уже начавший жечь ему пальцы. «Черт бы его побрал, — с неприязнью подумал он, — покою от него нет!»
Он резко встал из-за стола, заваленного папками, и с недовольным видом направился в кабинет, однако, открывая дверь, уже успел взять себя в руки, и в его взгляде поверх очков, съехавших на кончик длинного, как у Бабы Яги, носа, нельзя было прочесть ничего, кроме почтительного внимания.
— Слушаю вас, господин судья.
Молодой судья, взглянув на своего секретаря, подумал, что, проведя всю жизнь среди пыльных папок с делами, тот и сам точно покрылся слоем пыли.
— Что это такое? — судья сунул под нос Флорио голубоватый листок.
— Обыкновенная анонимка, — невозмутимо ответил Флорио, который давно уже успел излечиться от излишнего служебного рвения.
— Я и сам вижу, что анонимка, — прорычал судья и с такой силой стукнул кулаком по зеленому сукну стола, что в окнах задрожали стекла. — Будет этому когда-нибудь конец?
Секретарь с большим интересом разглядывал солнечный луч, пробившийся через заросшие грязью стекла, в котором кружились золотистые пылинки. Они были похожи на звездные тела в космическом пространстве, и Флорио захотелось очутиться внутри этого потока, подальше от пространства кабинета, где на него орут в нерабочее время и требуют ответа на идиотские вопросы. Он терпеть не мог скандалов, по опыту зная, что воевать с начальством — пустое дело: правды не добьешься, только нервы себе истреплешь. Поэтому ответил уклончиво и вместе с тем уважительно, надеясь, что судья наконец смягчится: