Но Ависага умерла уже больше двенадцати лет назад, а убивший ее ребенок оказался всего лишь девочкой. Благодарение Мелькарту за эту милость, ведь, роди она мальчика, его бы объявили наследником престола вместо Ровоама. А так – сыну Наамы предстояло унаследовать трон. Царь Соломон поклялся в этом в прошлый, пятнадцатый день рождения Ровоама. Объявил об этом прилюдно, чтобы никто не сомневался.
Но сомневалась она. «Это царство стоит на песке, а корону здесь дают по прихоти. Вероломство, коварство, соблазн – вот что здесь приносит власть. К этому прибегну и я, чтобы следующим на Львиный трон взошел мой сын».
Наама повернулась перед зеркалом, оценивая, как выглядит шаль, накинутая на ее гладкие плечи. Маленькие серебряные полумесяцы сияли на легкой ткани, выкрашенной в темно-синий. Наама хотела выглядеть так, словно ее тело окутано полуночным небом. Рисунок для роскошной шали придумала она сама. Если накинуть на обнаженное тело эту полупрозрачную ткань, так, чтобы очертить ее зрелые формы, она сможет сравниться с самой Астартой, будет воплощением восходящей луны. Конечно, тогда Соломон не сможет устоять.
Но разве это имело значение?! Наама снова увидела в зеркале, что хмурится. Ведь она и так нравилась царю, он говорил ей об этом. Он наслаждался ее ухоженным телом, хвалил ее вкус и ум, любовался орнаментами, которые она придумывала.
Точно так же он наслаждался всеми, точно так же он хвалил других!
Именно это тревожило Нааму. Соломон делал для нее не больше, чем для всех остальных женщин, попавших в царский гарем. Царь ко всем относился одинаково, от дочери фараона и до новенькой диковатой наложницы с киликийских холмов. Соломон тщательно отмерял свою щедрость.
Как могла она полагаться на это бесстрастно установленное равенство? Ведь оно будет длиться лишь до того момента, пока новая женщина не завоюет его сердце. «И, если она родит сына, я и засохшего финика не дам за будущее моего ребенка, несмотря на все царские обещания!»
А потому, чтобы ее сын действительно унаследовал трон, ей следовало каким-то образом стать для Соломона самой близкой женщиной. Должен быть какой-то способ, какие-то сети, в которые бы он попался!
– Что вы думаете? – спросила Наама служанок. – Говорите правду.
Она знала, что ей не солгут. Нааме хватало ума ценить откровенность приближенных. «Нет ничего печальнее женщины, которая отказывается слышать о том, что ей не идет. Или о том, что становится заметен ее возраст. Но я все еще выгляжу достойно. Так говорит зеркало».
– Царица Наама прекрасна, как ночное небо, – поспешила ответить Таллай.
– Я не о красоте своей спрашиваю, а о шали, – строго посмотрела на нее Наама. – Приятна ли она для глаза?
– Да! – Темные глаза Таллай светились восхищением. – Она очень красива. Я хотела бы такую шаль.
– И все женщины во дворце получат такую шаль еще до следующего новолуния, – быстро вставила Ора.
– Да, – рассмеялась Наама, – но мою царь увидит первой!
Любуясь своим телом, обтянутым похожей на звездную ночь материей, своей кожей, сияющей, как полная луна, кудрями, лежащими, как темные облака, Наама улыбнулась.
– И к следующему новолунию царица Наама придумает новый наряд. – В голосе Оры звучала гордость за изобретательность госпожи.
И, хотя с накрашенных губ Наамы не сходила улыбка, сердце ее сжалось.
«Да, к тому времени я должна придумать нечто новое, соблазнительное. Чтобы царь смотрел на меня и не сводил глаз». Наама вдруг почувствовала усталость. Глядя на великолепие своего отражения в бронзовом зеркале, она подавила вздох. Но она не могла позволить себе уныние. Речь шла о будущем ее сына.
И ее собственном.
Матери следующего царя полагались почет и защита. Для царицы-матери не имело значения, было ли ее тело жирным или изящным, бороздили кожу ее лица морщины или нет, блестели ее волосы или свисали тусклыми седыми прядями.
«До новой луны еще много дней. К тому времени… К тому времени я что-нибудь придумаю!»
Для матери царя уже не имеет значения, красива она или нет.
«Да, к будущему новолунию я что-нибудь придумаю.
У меня нет выбора».
«Еще одна царственная блудница». Со своего наблюдательного пункта у Конских ворот Ахия следил за неспешным приближением очередной невесты царя Соломона. Процессия шла под звон бронзовых тимпанов. Ими потрясали одетые в черное сопровождающие – жрецы иноземной гнусности, перед которой пресмыкалась колхидская царевна. Ложные боги, лживые женщины, осквернявшие город Яхве.