«Я до смерти измучена. Ну что ж, может быть, сегодня мне хотя бы удастся поспать». Она выполняла дневные обязанности, словно разукрашенная статуя. Благодаря долгим годам опыта на ее уста приходили нужные слова, тело совершало обусловленные ритуалом движения. А сейчас, хотя больше всего на свете ей хотелось броситься на кровать, она стояла и терпеливо ждала, пока прислужницы снимали с нее платье, смывали с кожи пот и дневной жар, застилали скамью, чтобы она могла сесть. И, когда царица села, Хуррами встала у нее за спиной, чтобы распустить ее туго заплетенные волосы, а Ирция, собирая снимаемые с нее украшения, раскладывала по местам в серебряную, разделенную перегородками шкатулку браслеты и кольца, ожерелья и подвески, ножные браслеты, шпильки с головками из драгоценных камней, скреплявшие ее платье.
Каждый вечер один и тот же ритуал. Ирция и Хуррами заботились о ней с тех самых пор, как стали женщинами; их вырастили и воспитали, чтобы служить ей. Так же и ее вырастили и воспитали, чтобы служить Савскому царству. И, хотя она очень хотела остаться одна, их долг и право заключались в служении ей. Отослав, она лишь ранила бы их. «А мне это не помогло бы. Вот если бы…»
– Что тревожит мою госпожу?
Хуррами взялась за искусно заплетенные косы, короной уложенные на голове царицы.
Билкис хотела солгать, но вдруг сказала другое:
– Почему ты думаешь, будто меня что-то тревожит?
– Ты словно бы… изменилась, – вот и все, что произнесла Хуррами.
Ее руки проворно порхали по волосам госпожи.
– Изменилась?
Хуррами отложила двенадцать украшенных алмазами заколок, извлеченных из кос царицы.
– Госпожа моя, вот уже двенадцать лет я служу тебе. Твои тайны – мои тайны. Как могу я не знать, что тебя мучают беспокойные сны? – Хуррами начала распускать туго заплетенные косы. Волосы падали тяжелой волной на плечи. – Твой разум ищет покоя и не находит.
«Ничего удивительного. Женщина ничего не может утаить от своих прислужниц».
– Любящие тебя беспокоятся, – добавила Ирция, – нам бы хотелось видеть тебя счастливой.
– Спасибо за доброту.
Билкис размышляла, как лучше поступить – промолчать или открыться. В конце концов она решилась на компромисс.
– Хуррами, ты права. Я тревожусь. Да, Ирция, мне тоже хочется видеть себя счастливой!
Ирция ответила на иронию госпожи покорной улыбкой и продолжила раскладывать дневные уборы по отделениям серебряной шкатулки. Хуррами взяла резной гребень из слоновой кости и принялась тщательно и неспешно расчесывать густые волосы Билкис.
– А что сделало бы тебя счастливой, госпожа моя? – тихо спросила Хуррами.
«Дочь», – подумала Билкис. Но произнести это вслух она не могла. Этого и не стоило говорить, ведь Хуррами все понимала. «Как и Ирция, и все остальные служанки, и придворные, и торговцы». Ее подданные очень беспокоились о будущем. Шпионы в своих донесениях сообщали, что народ все чаще задается вопросом о том, кто сменит Билкис на троне Савского царства. «Что сделало бы меня счастливой? Новая царица для Савы».
Позади молча стояла Хуррами, приглаживая расплетенные косы госпожи. Гребень из слоновой кости ровными движениями проходил сквозь черные как смоль волосы.
– Спасибо, что спрашиваешь, милая, – вздохнула Билкис, – но не в женской власти дать мне это.
– Значит, это во власти мужчины? Кто-то посмел пренебречь прекраснейшей в мире царицей? Хочешь ли ты, чтобы я покарала его, госпожа? – В голосе Хуррами звенели веселые колокольчики. – Хочешь, я притащу его к твоим ногам, закованного в золотые цепи?
Царица рассмеялась – она знала, что ее прислужница вполне на это способна. Хуррами шла по жизни смеясь.
– Очень великодушно, спасибо. Но и мужчина не способен дать мне это. Лишь во власти богов даровать мне покой.
Помолчав, Хуррами спросила:
– И боги его не даруют?
– Пока не даровали.
А ведь она весь прошлый год молилась и без конца жертвовала храмам – от воспоминаний зажглась было какая-то мысль, но вспыхнула и погасла слишком быстро, и царица не успела ее уловить…
– Для богов иначе идет время.
Ирция, степенная и рассудительная девушка, повторила эту банальность со всей подобающей серьезностью. Билкис знала, что за спиной у нее Хуррами улыбнулась этой торжественной набожности.
– У богов в запасе вечность. А у цариц – нет.
Царицы умирали и старели, оставаясь навсегда лишь в памяти своих дочерей.
– Тогда, возможно, моей госпоже стоило бы напомнить об этом богам, – сказала Хуррами, с силой вонзая гребень в переплетение прядей.
– Возможно.
И вдруг тлеющая зола той упущенной мысли вспыхнула ярким пламенем. Царица застыла, боясь погасить ослепительный свет своего озарения, не чувствуя даже, как гребень пробирается сквозь ее волосы.