– Я и не догадывалась, что смоландцы уже знают, что такое носки.
– Мы стали ими пользоваться, как только отказались от каннибализма. Это было… погоди-ка… какой сейчас у нас месяц?
– Я также не догадывалась, что период каннибализма у вас уже закончился.
– Ты хочешь, чтобы последнее слово всегда оставалось за тобой, да?
– Нет, – возразила Александра; она смутилась.
– Тот Вацлав, который пришел сюда вместе с тобой – это тот самый Вацлав, чье имя ты… когда мы…
Она откашлялась.
– Задавать даме такие вопросы – очень дурной тон.
– В такие ночи дурного тона не бывает.
– Ты хотел сказать, в ночь перед тем, как мы все умрем?
– В ночь, когда все мы – братья и сестры, так как завтра мы будем стоять плечом к плечу.
– Тайна за тайну? – спросила она после долгой паузы.
Самуэль кивнул.
– Это тот Вацлав, которого я люблю с самого детства, но я всегда отрицала это. Это тот Вацлав, который хранит мне верность, хоть я и оттолкнула его, и унизила, и предпочла ему мужчину, который собирался убить меня, хотел, чтобы я умерла мучительной смертью, лишь для того, чтобы осуществить его безумную мечту. Тот Вацлав, который лично вырвал меня из рук этого человека и при этом чуть не погиб. Тот Вацлав, который лишь тогда узнал, что он подкидыш и что отец лгал ему о его происхождении более двадцати лет, когда семье понадобилась его помощь, и моя мать заставила дядю Андрея сказать ему правду. Тот Вацлав, с которым я провела одну-единственную долгую страстную ночь, и которого я после этого снова отвергла, и которому я так и не призналась, что ребенок, выросший под именем моего супруга, на самом деле его ребенок, и у могилы своего сына я однажды застала Вацлава. Он плакал, так как моя печаль одолела его. Тот Вацлав, которому я тогда так и не смогла сказать, что он оплакивает собственную плоть и кровь. Тот Вацлав, который дал святой обет, который должен был определить всю его дальнейшую жизнь, по он, не колеблясь, нарушил его, поскольку не видел никакой другой возможности помочь мне. Это тот Вацлав… тот Вацлав, перед которым я грешна больше, чем перед кем бы то ни было еще, но он, тем не менее, ждет от судьбы лишь одного: того, что на этот раз наша любовь сможет осуществиться.
Самуэль поднял руку и вытер пальцем слезинку, бежавшую по ее щеке. Он посмотрел на нее в тусклом свете маленького костра, а затем нежно коснулся ее другой рукой, словно желая стереть горе Александры и ее скорбь таким же мягким движением руки.
– Да он счастливчик, этот Вацлав, – сказал он наконец.
– А какую тайну ты откроешь мне, Самуэль Брахе? – спросила она.
– Выбирай сама.
– Что такого ты сделал, после чего тебя и твоих людей объявили вне закона?
По его молчанию она поняла: он надеялся на то, что она не задаст этот вопрос.
Они отделили отца Сильвиколу от его людей и тоже связали. Киприан сидел перед ним на корточках и спокойно рассматривал. Через некоторое время иезуит открыл глаза. Киприан давно понял, что он не спит. В него вонзился горящий взгляд, взгляд, полный такой ненависти и в то же время такой муки, что Киприан невольно ахнул.
– Если бы я сказал, что зло нашло в тебе послушный инструмент, все, кто тебя знает, признали бы мою правоту, – заметил Киприан.
– Мертво ли дитя библии дьявола? – спросил отец Сильвикола.
– Назови ее по имени, – потребовал Киприан; он сделал это таким тоном, что Джуффридо Сильвикола не смог не подчиниться.
– Агнесс, – произнес иезуит.
– Агнесс, – повторил Киприан. – Агнесс Хлесль. Моя жена.
У отца Сильвиколы заходили желваки. Он выдержал взгляд Киприана, но беспокойно заерзал.
– Она жива, – сказал Киприан наконец. – Александра спасла ее.
Отец Сильвикола выдохнул. Он поджал губы, как человек, считающий, что из-за крохотной ошибки рухнул великий план.
– Я бы спросил: «Почему?», но ответ мне известен, – объяснил Киприан.
– Ты ничего не знаешь!
– О, все же… Готфрид, который вышел из леса. Я знаю почти все.
Отец Сильвикола вздрогнул. Взгляд его стал ледяным. Он молчал.
– Я не верю, что иезуит, спасший тебя тогда, в день смерти брата Буки, хотел, чтобы ты стал тем, кем стал.
Из-за появившейся на лице растерянности отец Сильвикола впервые за все это время стал выглядеть молодым – каким он и был на самом деле. Киприан холодно улыбнулся.
– Или мне следовало сказать «брат Петр»? Кстати, как он сам себя называл после того, как брата Павла не стало? Трудно его было понять, не так ли?
– Откуда…
– Пятьдесят шесть лет назад два монаха отправились спасать мир. Они не выполнили свою миссию, так как мир нельзя спасти, совершив убийство. Одним из двоих был брат Павел, вероятно, самый блестящий ум, доставшийся ордену бенедиктинцев за последние двести лет, другим был брат Петр по прозвищу Бука: он был огромен, имел силу быка и сердце ребенка. Но в конечном счете у брата Павла тоже было сердце ребенка, полное веры в то, что он поступает правильно. Аббат предал обоих, когда отправил их в путь. Их миссия началась в Браунау, но на самом деле все началось здесь, в этом монастыре, с поступка сумасшедшего, спровоцированного аббатом, который злоупотребил многовековым братством. Когда он отправил Павла и Буку в путь, он все еще пытался исправить свою ошибку. Брат Павел, в свою очередь, предал брата Буку, когда допустил его соучастие в убийствах. И сегодня, спустя почти целую человеческую жизнь, настал черед Буки оказаться в роли предателя.