Она снова посмотрела на сундук с книгой. Кристина завалит ее почестями, а она, Эбба, позаботится о том, чтобы семьи погибших смоландцев никогда больше не терпели нужду. Стоило ли это того? Стоило того, чтобы дюжина добрых людей восстановили свою честь, пусть и посмертно? Она мысленно улыбнулась. Эбба прекрасно знала, что бы ответили ей Самуэль и каждый из этих людей. Она не знала, каков был бы ответ, спроси она Киприана Хлесля. Наверное, он бы пожал плечами и сказал, что он сделал то, для чего и появился на свет. Однако за прошедшее время она убедилась в одном: каждый человек появляется на свет только для того, чтобы жить, любить и возвращаться к Богу с миром.
Альфред неловко упал рядом с ней на палубу и застонал.
– Я выблевал всю еду за пять дней, – сообщил он. – Вот только еды во мне было дня на три. Что же будет дальше?
– Ничего, – ответила она. – Ты будешь блевать до тех пор, пока от тебя останется лишь пустой кожаный мешок, его повесят в твоем доме над камином и станут показывать гостям.
Альфред кивнул на сундук.
– Ты думаешь, это правда?
– Ты о чем?
– О трех страницах, которые, очевидно, кто-то вырвал. О том, что они пропали по меньшей мере сто лет назад, и никто не знает, где они.
– А зачем Агнесс лгать мне? – спросила его Эбба, хотя и знала, что Агнесс солгала ей; так же как и Агнесс знала, что она, Эбба, это знала.
«Кристина не заметит разницы», – сказала она во время последнего разговора с Самуэлем. Правильно, но Эбба это заметит. И она действительно заметила. Она ехала домой с сокровищем, которое королева попросила ее доставить, но собиралась обмануть ее. Теперь все будет совсем иначе.
И все же: надо ли было привозить домой сокровище, которое, как она боялась, могло уничтожить своего адресата?
Цена любви – сам человек.
3
Олаф Бенгтссон не разобрал названия этой дыры, да ему было совершенно все равно. Дыра не заслуживала вообще никакого названия. Просто чирей на заднице мира. Пиво, впрочем, было хорошим. И темноглазая лань, шмыгавшая у бочек и бросавшая ему зазывные взгляды, даже стоила того, чтобы остаться здесь немного дольше. Дольше товарищей, которые еще вчера отправились в путь и оставили его здесь – его, Олафа Бенгтссона, ротмистра Уппландского кавалерийского полка, – после дележа добычи. Уппландский кавалерийский полк, ха! Три короны на красном фоне! Ни одному из них не досталось ни единой короны. Пришлось довольствоваться тем, что им оставили старшие офицеры и чертовы мародеры из армии Кёнигсмарка.
– …всех сыновей потерял, господин, – вздохнул хозяин постоялого двора. – И жену тоже. Проклятая война. Мы всегда были протестантами, господин, и бросали вашему королю под ноги березовые ветви… И что мы за это получили? Но что вы, солдаты, получили от этой войны, только честно, господин?
Сначала Олаф обрадовался, что хозяин таверны подсел к нему: перед ним уже замаячила перспектива получить пару кружек бесплатного пива. В этом отношении хозяин не разочаровал его, тем не менее за пиво он дорого заплатил: он уже несколько часов выслушивал эти жалобы, причем они повторялись каждые двадцать минут – то же самое содержание, та же жалобная интонация, только слова варьировались. Не сильно, если честно.
Улыбка лани возле бочки отвлекла его. Лань была дочерью хозяина постоялого двора. Удивительно, как от такого сучка уродилась такая красотка.
– …постоялый двор я унаследовал от своего отца, а он – от своего отца… И кому мне завещать его, господин, если всех моих сыновей забрала война? Я человек пожилой…
– Я тебе кое-что покажу, – перебил его Олаф и резко встал. – Пойдем-ка.
Хозяин постоялого двора, ломая в отчаянии руки, последовал за ним в конюшню. Часть добычи Олафа составляли пять лошадей, которых он взял с собой. Разумеется, на войну он шел с пятью другими лошадьми, как и приличествовало офицеру, и потому добыча его не была по-настоящему серьезной. Кроме того, одну из лошадей пришлось использовать как вьючную, чтобы перевозить остальные трофеи. Трофеи были завернуты в обрывки кожи и одеяла. Олаф торжественно развернул их. Хозяин постоялого двора, вытаращив глаза, подошел ближе.