Она достаточно хорошо владела немецким, чтобы понимать: в этом языке слово «рейх», то есть империя, происходит от слова «рейхтум», то есть богатство. Перед лицом такой насмешки можно было чувствовать только презрение: на всем земном шаре нельзя было найти ничего более жалкого, чем Священная Римская империя. Она закрыла глаза и повернулась лицом к солнечному теплу, исходившему от каменных стен замка. В животе у нее снова раздалось уже привычное урчание. Эбба родилась не в Стокгольме, и, собственно, замок Тре Кронор – с его могучими валами, башнями и воротами, с возвышающимися за ними песочного цвета стенами и серо-голубыми крышами, увенчанный круглой, вздымающейся над городом башней, – не был ее домом. Но дом там, где сердце, а сердце Эббы принадлежало этому месту, так как билось оно исключительно для одного-единственного человека, который жил за этими стенами, под этими крышами. Она открыла глаза и развернулась на триста шестьдесят градусов. Вот и мост, ведущий в Норрмальм, где недавно возведенные каменные дома тянулись вверх среди крытых камышом крестьянских хижин и постоянно уменьшающихся полей. Вот и кирпичный фасад и башня церкви Святого Николая. Вот и просторная площадь, прилегающая к портовым сооружениям в восточной части острова, где располагался Старый город, а за ней высится лес из корабельных мачт.
Корабль, на котором она прибыла, остался где-то там, она и забыла, где именно. Эбба пошла в обход, намеренно удаляясь от причалов на юг, вдоль набережной, свернула на Эстерлонг-натан, прошла мимо церкви Святой Гертруды и снова повернула на север, к замку. И хотя она была одна, Эбба даже не стала ждать, пока не освободится какой-нибудь матрос и не проводит ее. Никто не смотрел ей вслед, а если и так, то ее не волновал маленький скандал, который мог подняться из-за того, что знатная дама ходит по городу без сопровождения. Сердце выпрыгивало у нее из груди, и она едва могла дождаться, когда наконец попадет в замок и позволит любящим рукам обнять ее. Но она, тем не менее, потратила лишнее время на то, чтобы поздороваться с городом. Иначе удовольствие от возвращения не было бы полным.
Она выпрямилась и подала знак двум матросам, которые тем временем доставили ее багаж к замку. Мужчины потащились вслед за ней, глазея вокруг, как любой человек, который впервые проник в огромное здание. Стражи приветствовали Эббу кивком головы. Она гордо прошла, цокая каблуками, по внутреннему двору, постоянно здороваясь со встречными – мужчины прикасались к шляпам, а женщины делали книксен, – и однажды сама присела в книксене, когда мимо нее промчался неуклюжий рейхсканцлер Оксеншерна, по обыкновению втянув голову в плечи и надвинув круглую шляпу на самые брови. Лестницу, ведущую наверх, ко входу, и украшенную арками, она преодолела почти бегом. Не останавливаясь, она вошла в здание, быстро осмотрела себя в зеркалах на стенах, убрала локон со лба под шляпку, провела рукой по роскошным кудрям, ниспадавшим рыжеватым водопадом на плечи, покусала губы, чтобы сделать их поярче, и тайком вздохнула из-за того, что вместо этого у нее раскраснелись щеки, как у какой-нибудь крестьянки. Как и всякая придворная дама, она рано научилась не проявлять чувств на людях и освоила отчасти сонное, отчасти скучающее выражение лица, которое маскировало любые признаки самоуверенности, упрямства или смелости. Но ее раскрасневшиеся щеки и сверкающие глаза каждый раз выдавали ее с головой. Это было первое, что сказала ей королева Кристина, когда четыре года назад ее привели ко двору: «Вам можно заглянуть прямо в душу, мадемуазель!» Прошло какое-то время, прежде чем Эбба сумела преодолеть ужасное смущение и понять, что эти слова не были выговором. Тем не менее ей иногда хотелось владеть собой в совершенстве, подобно королеве, чья маска невозмутимости была безупречной. Многие считали Кристину непривлекательной из-за робкой улыбки и почти всегда полуприкрытых темных глаз, которыми она смотрела на собеседника снизу вверх, из-под занавеси великолепных кудрей. Они не видели, как однажды королева сняла маску перед своими приближенными и позволила им тоже заглянуть ей в душу, душу страстной женщины, решившей превратить многочисленные раны, нанесенные ей в детстве, в свое преимущество.
Матросы, торопливо следуя за Эббой, облегченно вздохнули, когда она остановилась перед двойной дверью и они смогли поставить свой груз. Алебардисты кивком поздоровались с ней, а когда она подняла брови и указала на двери, кивнули еще раз. За дверями располагался большой зал, и там уже находилась королева, готовая дать аудиенцию блудной сестре. Эбба помахала рукой пажу, который спускался по лестнице и хотел повернуть обратно, когда она посмотрела на площадку.