– Я пожалуюсь на вас генералу ордена!
– Батюшки! – прошипел первый иезуит. – Если это не та дверь, нас все равно никто не поймет. Или вы недавно выучили шведский?
– Я надеялся выучить его в беседах с королевой.
– Только вот она все время говорит с нами по-французски.
Они переглянулись в третий раз… посмотрели на красную дверь… на синюю… потом опять друг на друга.
– Ну все, я стучу, – решительно заявил первый иезуит.
– Эй! – крикнул кто-то.
Первый иезуит опустил руку. Оба обернулись. В доме напротив на первом этаже открылось окно, и из него высунулся человек.
– Простите? – величаво сказал второй иезуит.
– Monita sécréta, – произнес человек в окне, несколько раз заговорщицки оглядевшись.
– Что он сказал? – спросил второй иезуит.
Первый иезуит впился в незнакомца взглядом. Затем опустил глаза и уставился на дверь.
– Monita… – повторил незнакомец.
– Хватит уже!
– Он назвал пароль, – удивленно заметил второй иезуит.
Его взгляд тоже переместился на дверь дома. Он заморгал, будто цвет двери колол ему глаза.
– Мы – пилигримы в безбожной стране, – заявил первый иезуит.
– Входите. Быстро, быстро, – ответил мужчина и закрыл окно.
– Зеленая! – заметил второй иезуит. – А вы думали, что она красная.
– А вы вообще думали, что она синяя!
– Синий цвет ближе к зеленому, чем красный.
– Если у парня в этом доме почтовые голуби еще не готовы, я пошлю вас на ближайший пост летучей почты. Собственноручно, – пригрозил первый иезуит.
– Я на вас пожалуюсь.
– Послушайте, – сказал первый иезуит и остановился перед дверью. – Спорить бессмысленно. Ни вам, ни мне не нравится то, что мы здесь делаем. Но мы выполнили первую часть задания, а именно: убедили королеву, что Папа непременно хочет получить эту проклятую книгу. Теперь мы можем выполнить вторую часть и сообщить, что все идет по плану. И наконец, потом мы сможем посвятить себя своей миссии: подготовить почву для перехода в католичество этой языческой страны.
– Кому сообщить? Кому? – простонал второй иезуит. – Вам это известно? Я бы очень хотел знать!
– Наше учение требует послушания, – напомнил ему первый иезуит, – и мы будем послушны.
– Но кому именно мы послушны? Разве вы не знаете, как называют эту книгу? Может, наше послушание принадлежит сатане?
– Omnia Ad Majorem Dei Gloriam,[30] – ответил первый иезуит. – Вот наша цель.
Дверь распахнулась, и их связник выглянул наружу. Он снова бросил заговорщицкий взгляд в переулок.
– Входите. Скорее, скорее!
Второй иезуит протянул руку.
– После вас, дорогой брат, – заявил он.
Первый иезуит улыбнулся и потянул своего товарища по ордену за рукав.
– Нет-нет, брат мой. После вас. Все к вящей славе Божией, Они одновременно вошли в дверь. Мужчина из окна последний раз посмотрел в переулок, после чего сорвал клочок бумаги, который он прикрепил к двери. На нем было коряво нацарапано: OAMDG SJ – Omnia Ad Majorem Dei Gloriam Societas Jesu… Человеку, не принадлежащему к ордену иезуитов, листок ни за что не бросился бы в глаза. С другой стороны…
– Идиоты, – буркнул мужчина, скомкал листок и закрыл дверь.
13
Сначала Александра думала, что Вунзидель – все-таки не город-призрак. Что просто те, кто остался, притаились в темных пещерах нескольких частично уцелевших домов. Однако потом она увидела кое-кого из этих несчастных и поняла, что они были не чем иным, как живыми трупами. Некоторые из них не переживут и Рождество.
Менее пострадавший район города, где стояла лагерем шведская армия, был огорожен плотной цепью сторожевых постов. У Александры возникло ощущение, что охрана предназначалась для отражения опасности не только снаружи, но и изнутри. Она догадывалась, что даже жалкие жители развалин не могли считать себя в безопасности по соседству с солдатами, если тех не держали в условиях лагеря. Тишина, окутавшая обе части города, была давящей. Тот, кто однажды слышал горланящую орду солдат, которые двигались по переулкам, заливая глаза, набивая желудки, избивая, пытая и насилуя, – как испытала это Александра в Праге, когда там квартировали ландскнехты из Пассау, – не поверят, что существует что-то еще хуже, чем этот шум. На самом деле отсутствие каких-либо звуков в военном лагере, где проживали, наверное, несколько тысяч человек, было еще более зловещим. В тишине можно было буквально почувствовать гнев, исходящий из лагеря, гнев голодающей, мерзнущей, одичавшей солдатни, которая ненавидит все, с чем сталкивается, но больше всего – свою собственную жизнь, замаранную множеством преступлений, уже совершенных и еще предстоящих. Александра обрадовалась, что их маленькую группу путешественников не оставили в закрытом районе. Она знала, что так сделали не ради нее и матери, а поскольку дисциплину, державшую военный лагерь в неестественной тишине, вряд ли можно будет поддерживать, если в непосредственной близости от него окажутся две женщины.