Рауль думал о Брижит. Он так мало о ней знал, ну разве, что она такая красивая и необычная и находится в большой опасности. Он так сильно ее желал, что даже мысль о ней мгновенно его возбуждала. Она не была на званом ужине, но он все равно ощущал ее присутствие. Осознание того, что она так близка, было просто невыносимым. Равно как и то, что она не для него.
— Предполагаю, — прервал его размышления обратившийся к нему Фуа, — что вы вернетесь к своему сюзерену?
Рауль тяжело вздохнул, с трудом фокусируя свой взгляд на графе.
— Да, мой господин. Теперь, когда де Монфор взял Лавор, все окружающие Тулузу земли открыты для удара его армии, в том числе и мои собственные.
— А как граф Раймон? Хватит ли у него мужества обороняться?
Рауль не удивился, уловив презрение во взгляде Фуа. Мало кто из южных дворян верил в то, что Раймон Тулузский способен удержать свои владения.
— У него нет выбора, — ответил, пожав плечами, Рауль. — Церковь не верит в его покаяние, а де Монфор не пойдет на переговоры, пока ему сопутствует успех. Он хочет, чтобы Тулуза досталась лично ему. Так что остается либо сопротивляться, либо умереть.
Фуа некоторое время молчал. Затем пристально посмотрел в глаза Раулю.
— Не прихватите ли вы с собой мое послание к графу Раймону, когда будете уезжать?
Он усмехнулся, увидев, насколько удивился такому обороту Рауль.
— Быть может, сейчас пришло время забыть о старых распрях. Если мы хотим выжить, то должны объединиться и совместно сражаться с врагом. Де Монфору понятен лишь один язык — язык меча! — И он с такой силой ударил кулаком по столу, что налитое в кубки вино расплескалось.
«На языке меча привык говорить и Фуа, — с иронией подумал Рауль, — вот почему они с Раймоном никогда не встречались с глазу на глаз».
— Я с превеликим желанием возьму ваше письмо, мой господин.
— Отлично! — Граф дружески хлопнул Рауля по плечу и приказал оруженосцу наполнить кубок монваланскому гостю. — Да, у Монфора большие аппетиты, но нами он точно подавится. Я также отправлю послание в Коминж и Берн. — Его лицо покраснело от волнения. — А что ты можешь мне рассказать о состоянии армии де Монфора, исходя из того, что видел в Лаворе?
— Кроме того, что у них не хватало нескольких сотен немецких наемников, отправившихся к де Монфору из Каркассона?
Гомерический хохот Фуа сотряс стены приемного зала, и вновь он хлопнул Рауля по плечу.
— А ты мне нравишься! — У Рауля даже дыхание перехватило, и он мысленно пожелал, чтобы Фуа не выражал свои симпатии с таким энтузиазмом.
Когда ему наконец удалось бежать из зала и вырваться из объятий экзальтированного хозяина, Рауль поднялся на забрало крепостной стены, чтобы подышать свежим воздухом. Город спал, только в нескольких окнах мерцал тусклый свет, дробясь в темных водах реки Арьеж. Оказавшись совершенно один, прислушиваясь к успокаивающей перекличке ночной стражи, Рауль наконец-таки пришел в себя. «Да, — подумал он, — похоже, что граф Фуа столь же субтилен, как и сорвавшийся с привязи дикий бык на ярмарке».
Внезапно он ощутил за спиною какое-то движение. Обернувшись, Рауль увидел стоявшую в тени женщину. Черный плащ окутывал ее тело подобно паре сложенных крыльев. Ее волосы сверкали в темноте подобно искрящемуся потоку. У Рауля перехватило дыхание еще до того, как она сделала шаг навстречу. Он уже понял, кто это.
— Завтра будет гроза, — промолвила она, вглядываясь в ночное небо. — Разве ты не чувствуешь? — Ее голова едва доходила ему до плеча, а черты лица были изысканны и изящны. Она казалась слишком хрупкой, чтобы быть хранилищем света и силы такой мощи.
— Я не видел вас на званом ужине и подумал, что вы, наверное, пошли спать, — прохрипел он. Во рту у него внезапно пересохло.
Девушка едва заметно улыбнулась.
— Я бы хотела попросить вас об одном одолжении, перед тем как вы покинете Фуа.
— Ради вас я готов сделать все что угодно, моя госпожа, — проглотив застрявший в горле комок, ответил Рауль. Его воображение ожидало от нее вполне определенных слов, но он знал, что она никогда их не произнесет.
— Мне надо завтра кое-куда отправиться, но без моего дяди и Матье. Не согласитесь ли вы меня сопровождать?
Раулю стало не по себе. Отвернувшись, он оперся ладонью на зубец стены.
— А куда? — спросил он в надежде, что к тому времени, как она ответит, он уже окончательно придет в себя.
— Это форт в горах, в одном дне пути отсюда. Сейчас он уже, наверное, в руинах. Моя мама водила меня туда, когда мы первый раз посещали эти земли. В давние времена это было священное место.
— И оно вам дорого? А я считал, что катары не питают привязанности к материальным объектам.
— Место это дорого мне отнюдь не по материальным причинам, — серьезно ответила Брижит. — Не знаю, поймете ли вы, но порой, даже если уходят люди, квинтэссенция их надежд и молитв остается в местах, где они когда-то пребывали. Даже в церквах Сатаны чувствуется выброс искренней веры. И я вовсе не такая катарка, как дядя Кретьен! Меня не воспитывали как катарку, и я никогда не принимала их обетов.
— Но как же вы тогда оказались в компании двух старших перфекти, и почему любой из святых отцов христианства обвиняет вас в ереси?
Он повернулся к ней лицом, но руки от зубца не отпускал. Девушка смотрела куда-то в ночь, в темную тяжесть нависших над землею черных туч.
— Отец мой был родным братом дяди Кретьена, а по профессии — трубадур. Он служил у Ричарда Львиное Сердце в Акре, а потом последовал за ним в Аквитанию, Англию, Аутремер и снова в Англию. А мать моя была народной целительницей, хранительницей древней веры, она лечила раны отца, полученные им в Святой Земле.
— И она обладала тем же даром, что и вы?
— Не столь сильным, но все-таки... — Лицо Брижит погрустнело. — Порой дар — это тяжкое бремя. Ведь нам приходится видеть то, что не стоит открывать простым смертным. — Она тяжело вздохнула. — Всему, что касается врачевания, меня научила моя мать. Она показала мне, как правильно направлять целительную силу. После того как умер отец, мы покинули Англию, пересекли Узкое море и стали странствовать. Паломниками мы посетили все древние святые места, в том числе Карнак и Компостеллу, когда-то именовавшуюся Британтиум. В конце концов мы прибыли в Безье, чтобы поведать семье моего отца о том, что с ним случилось. Мы встретились с его братом Кретьеном, который уже был Совершенным катаром, и с его сыном Люком... К тому времени у них уже жил Матье.
Брижит закусила губу и нахмурила брови.
— Четыре года тому назад мою мать убили черные монахи. Матье тоже схватили и пытали, но он сбежал. — Когда она посмотрела на Рауля, в ее глазах блестели слезы. — Моя мать утверждала, что ее далекой прапрабабушкой была сама Мария Магдалина и что род ее восходит к самой Пресвятой деве. Римская церковь боится, что я объявлю об этом всему свету. Они хотят уничтожить меня за богохульство, за ту угрозу, что я для них представляю... У Матье есть письменное подтверждение моего кровного родства с христианскими святыми.
— Так вот почему он так волновался за свои свитки в Лаворе.
Она кивнула, воспользовавшись мгновенной передышкой, чтобы собраться с духом.
— По выражению вашего лица вижу, что вы не знаете, то ли поверить мне, то ли посчитать, что я опасно заблуждаюсь.
— Я никогда прежде не встречал такой, как вы, — прохрипел Рауль. Страх холодком пробежал по его спине, смешиваясь с влечением, которое он испытывал по отношению к Брижит. — А почему вы решили, что я самая подходящая компания для того, чтобы сопровождать вас в завтрашней поездке? Если б вы знали, о чем я сейчас думаю, вы бы не то что не попросили бы меня отправиться вместе с вами... Вы бы тотчас бежали отсюда куда глаза глядят.
— Ваше общество мне желанно, — прошептала она бархатным голосом, улыбнувшись Раулю сквозь слезы.
Ночь раскинула над ними свой черный полог. Сейчас они были совершенно одни на забрале крепостной стены. Стояла удивительная тишь. Рауль вспомнил того солдата в Лаворе, который отскочил как ошпаренный, едва коснувшись руками Брижит. Но он не ошибся. В ее тоне действительно чувствовалось приглашение. К тому же сейчас ему совершенно не хотелось уходить. Медленно, словно бы заставляя себя, Рауль оторвал ладонь от зубца стены и потянулся к Брижит, чтобы коснуться ее лица, а затем схватиться пальцами за густой тугой локон. Костяшки пальцев скользнули по ее груди, и вскоре его руки уже обнимали ее гибкий стан. Она стояла не шелохнувшись. Только глаза ее расширились, а дыхание стало учащенным. Он привлек ее к себе, и она с готовностью приняла его объятья, такая нежная, мягкая, отвечающая взаимностью. Тьма ночи стала тьмой творения, тела их переплелись, губы слились в поцелуе, пальцы на ощупь искали желанную плоть.