— Эх ты, рыцарь, — укоризненно заметил он другу. — Того и гляди расплачешься. Запомни, лить слезы — это удел женщин. А вот мама у тебя была, — Симон мечтательно закатил глаза, — самая лучшая на свете. Честное слово, куда лучше моей. А какие она мне чудесные истории рассказывала, особенно про рыцаря и дракона.
— Как жаль, что я ее совсем не помню, — тяжело вздохнул Доминик.
— Куда тебе, ты тогда еще в колыбельке качался… А была она высокая, статная. Глаза точь-в-точь, как у тебя. Косы до пояса, волосы русые, чуть-чуть с желтизной, как осенняя листва… Ну прямо вылитая королевна Гиневера. В общем красивая у тебя была мама, — оборвал поток своего красноречия Симон.
Ему не хотелось лишний раз рассказывать о печальных обстоятельствах самоубийства госпожи Клер, отзывчивой и умной женщины, которая когда-то была так к нему добра. Признаться, сам Симон вспоминал о ней куда чаще, чем о собственной матери, которую после гибели отца видел все реже и реже.
— Не будем о грустном, — хлопнул себя по колену младший де Монфор. — Скажи-ка мне, дружище, кем ты на самом деле хочешь стать? Только, чур, не врать… Кем ты у нас станешь, Доминик де Монвалан, — бесстрашным рыцарем или толстобрюхим попом?
Симон пристально посмотрел в глаза друга.
— Вообще-то, я хочу стать трубадуром, — мечтательно прошептал Доминик.
— Трубадуром?! — воскликнул от удивления де Монфор. Подобный ответ привел его в некоторое замешательство. Немного поразмыслив, он весомо подытожил: — Что ж, трубадуром тоже неплохо… По крайней мере воспоешь мои будущие подвиги.
Когда свечи в канделябре уже почти догорели и утомившиеся за день мальчишки собирались засыпать, Симон повернулся к беспокойно ворочавшемуся на соседней кровати Доминику.
— Малыш, ты спишь?
— Конечно, нет. И ради бога, не называй меня малышом.
— Послушай, Доминик, а ты умеешь хранить тайны?
— Слово чести.
— Тогда вставай, — тихонько поднялся с тисового ложа Симон. — Я хочу тебе кое-что показать. Только поклянись, что никому…
— Клянусь, — прошептал, вылезая из-под своего одеяла, Доминик. «Если это и впрямь очередная игра, — решил он про себя, — Симон, похоже, опять придумал нечто весьма интересное».
— Иди сюда, — горячие пальцы Монфора сомкнулись на запястье Доминика. — Смотри, видишь этот шкафчик над моей кроватью?
— Ну вижу, — мальчик, ничего не понимая, уставился на вполне заурядную резную дубовую дверцу, прикрывавшую встроенную в стену нишу.
— А ты знаешь, что он с секретом?
— То есть как?
— А вот так. — Де Монфор распахнул шкафчик, и Доминик воочию убедился, что он совершенно пуст. Дрожащие отблески угасающего пламени бросали тени на грубо побеленную тонкого кирпича стену.
— Ну и ничего особенного, — с разочарованием протянул Доминик.
— Смотри дальше, — сказал Симон и с усилием надавил на крайний кирпич. На глазах у потрясенного Доминика глухая стена ушла куда-то в сторону, обнажив пугающий своей чернотой провал.
— Что это? — прошептал Монвалан.
— Самый настоящий тайник… В страшных баснях про тамплиеров члены этого таинственного ордена обычно прячут в них свое золото.
— А что же прячешь здесь ты? — сгорал от любопытства Доминик.
— Ни за что не догадаешься. — Выдержав эффектную паузу, Симон продолжил: — Твое собственное, завещанное твоей родной мамой наследство. Через мгновение он протянул потрясенному другу кольцо, медальон и оправленное в золото нефритовое яйцо.
— Все эти вещи принадлежали госпоже Клер. Она велела передать их тебе, когда ты повзрослеешь… Я и ждал… Никто, кроме нас с тобой, не должен о них знать. Так что давай-ка спрячем их обратно да побыстрее, а то еще, не дай бог, кто-нибудь из слуг заметит. Понимаешь, — горячо зашептал Симон, — моя мама ни в коем случае не должна об этом знать. Ведь я дал госпоже Клер слово рыцаря.
Когда сокровища были вновь водворены на место своего хранения, а сам тайник надежно закрыт, малыши улеглись в свои кровати.
Свечи уже давно потухли, и покои окутала тьма. Белый свет луны, проникавший сквозь узкую щель ставня, вычерчивал сияющую полосу на одеяле Доминика.
— Доминик, ты уже спишь? — снова спросил Симон.
— Почти.
— Знаешь, я совсем забыл тебе сказать.
— Что?
— Твоя мама очень просила, чтобы ты ее простил.
— А я на нее никогда не обижался, — прошептал, зевнув, Доминик. — Знаешь, Симон, теперь мы с тобой друзья до гроба.
— Конечно. Кто у меня есть еще ближе тебя? Погоди, может, я тебя еще когда-нибудь с собой в Англию увезу.
— Ну, хватит врать-то… Давай лучше спать, Симон, а то мне завтра рано вставать к заутрене.