— Ты можешь ему помочь? — спросил Кретьен, пытаясь сохранять спокойствие.
Никогда еще Брижит не испытывала такого искушения, чтобы ответить отказом. Через какой-нибудь час монах умрет от потери крови и переохлаждения.
И тем не менее священный долг целительницы состоял в том, чтобы сохранять жизнь, и она не имела морального права не воспользоваться своим даром. После того, что попы сделали с ее мамой, никто бы не осудил ее, если бы сейчас она прошла мимо. Но следуя канонам древней веры, которой придерживалась Магда, Брижит возложила ладонь на лоб умирающего.
— Не знаю, осталась ли во мне еще вера, — промолвила она, собирая последние резервы целительной силы и сосредотачиваясь на ране монаха. Перед ее мысленным взором промелькнул внезапный образ — вершина горы, увенчанная священным огнем молнии. Монах таращился на собравшихся хищными глазами волка.
Кровотечение замедлилось и прекратилось. Чувствуя себя окончательно промерзшей и опустошенной, Брижит убрала ладонь.
— Он будет жить, — содрогнувшись сказала она. — Но нам надо взять его с собой.
— И насмерть перепугать мирных поселян? — покачал головою Кретьен. — Нет, мы не можем этого сделать.
— И тем не менее, либо мы берем его с собою, либо везем в Каркассон.
Кретьен, закусив губу, посмотрел назад.
— Нет, уж лучше мы доставим его в логово де Монфора, — нехотя промолвил он.
Юный монах, тихо застонав, приоткрыл глаза. Его взгляд сфокусировался на Брижит, зрачки расширились, дыхание стало судорожным.
— Не двигайся, — успокоила его девушка. — Сейчас ты в безопасности, и помощь уже близка.
— Аве Мария Регина Келорум, — успел прошептать монах, прежде чем потерял сознание.
— Что он сказал? — спросил Матье.
— Он приветствовал меня, как Марию — Королеву Небес, — сухо заметила Брижит. — Все эти черноризцы одинаковы. Так близок и в то же время столь далек от правды. И если я ему расскажу о том, что ее кровь и впрямь течет в моих жилах, он сожжет меня на костре как богохульствующую еретичку.
Симон грыз заточенный конец гусиного пера, глубокие морщины бороздили его высокий лоб. Он ощущал чудовищную усталость и, несмотря на наброшенную на колени шкуру рыси и подбитый медвежьим мехом плащ, его знобило от холода. И кто это сказал, что на юге зимы теплые. Сущая ложь. Уже несколько раз он попадал в снежный буран, а какая злая метель была тогда, когда пал Альби.
Холмы Лангедока возвышались на горизонте, словно большие куски колотого сахара, а ночной вой волков более всего напоминал стенания заблудших душ.
И не то чтобы Симона сдерживали волки или непогода. Снег и дождь лишь способствовали нанесению неожиданных ударов по противнику. Золотое кольцо блистало на руке, разглаживающей лист пергамента. Роже Тренсеваль умер в темнице от дизентерии, и теперь Симон стал виконтом Безье и Каркассона.
Несмотря на то, что численность его армии значительно сократилась, зимняя кампания принесла определенные успехи. Города Лимо и Альби сдались на милость победителей, не говоря уже о более мелких населенных пунктах. Но вот потом те из местных баронов, кто был посообразительней, наконец-таки поняли, сколь незначительны сейчас силы крестоносцев, и организовали восстание в тылу армии северян. И хотя в стратегическом плане де Монфор еще не успел ничего потерять, ему пришлось сдать несколько мелких городков мятежникам. Заразившись ядом бунтарства, бывший союзник Симона, граф Фуа, в открытую выступил против де Монфора, отказав крестоносцам в праве содержать свои гарнизоны на его землях. Вдобавок ко всему Педро Арагонский, теоретически сюзерен Симона, не признал новых титулов де Монфора. Для короля Арагонского виконтом Безье и Каркассона по-прежнему оставался малолетний сын Роже Тренсеваля, а Симон не имел никаких моральных прав на этот титул.
Де Монфор посмотрел на тлевшие в камине поленья. То были грушевые дрова, ароматные и не чадящие. Рядом дремали пара собак и открывший во сне рот Жифар, который, кстати, должен был начистить шпоры Симона. Было очень поздно. Стоявший на столе медный канделябр уже успел покрыться расплавленным воском, а свечи почти догорели. Собравшись что-то написать на листе пергамента, Симон вдруг обнаружил, что чернила на конце его гусиного пера уже высохли.
Взревев от негодования, де Монфор заточил перо карманным ножиком и потянулся за рожком с чернилами, намереваясь как можно быстрее написать послание его Святейшеству папе римскому.