Она рассеянно оглядела себя.
- Не думаю, что я теперь являюсь тем, кем была прежде. - Жгучая скорбь сжала ей горло, и она поперхнулась. Отложив еду, она прошептала: - Даже я изменила обличье. Даже ты.
- Я всегда был собой.
Она с непривычным оттенком насмешки взглянула на тонкое, неуловимое лицо. И спросила, ибо и вопрос, и ответ казались безличными, отдаленными:
- А Высший? Кому ты играл на арфе столько веков?
Он резко подался вперед и стал ворошить в угасающем костре:
- Ты знаешь, какой вопрос задать. Ты знаешь, каков ответ. Прошлое прошло. А будущего у меня нет. В горле у неё пылало.
- Почему? Почему ты предал Звездоносца?
- Мы играем в загадки? Я дам ответ за ответ.
- Нет. Никаких игр.
Оба опять замолчали. Она потягивала вино, чувствуя, как в теле оживают все болячки, подергиванья близ порезов, нытье в мышцах, жжение... Он снова наполнил кубок, когда тот опустел. Она нарушила молчанье, почему-то ничуть не тягостное - как если бы их окутывала чернота одной и той же скорби.
- Он уже убил одного арфиста.
- Что?
- Моргон. - Она пошевелилась, отстраняясь от имени, вызывавшего у неё такую жажду. - Отца Илона. Моргон убил отца Илона.
- Илон, - равнодушно произнес он; она подняла голову и встретила его взгляд. Тогда он рассмеялся, его руки крепко сплелись вокруг чаши. - А, вот ты о чем! И это увело тебя в ночь. И ты думаешь, что среди хаоса и распада это что-нибудь значит?
- Значит. Я унаследовала могущество Меняющих Обличье... Я это чувствую! Если я протяну руку и коснусь огня, я смогу удержать его в ладони. Взгляни... - Что-то: вино, безразличие арфиста, безнадежность - побуждало её к безрассудству. Она протянула руку и задержала, выгнув, как бы лаская жаркий изгиб пламени. Отсветы огня замелькали в глазах Дета, свет мирно улегся в бороздах и пустотах камня, к которому он прислонялся, выхватил из мглы корни вековых деревьев, пытаясь их расплести. Она позволила отблеску пронизать свои мысли, прослеживая каждое изменение цвета и новое движение, всякое угасание и таинственное возрождение из ничего. То был свет нездешней природы, он поглощал тьму и не умирал. Его язык был древнее людей. И оттуда, где дремало в глубине её души беззаконное наследие, взметнулся горячий и страстный отклик. Ее заполонило лучезарное и бессловесное знание природы огня. Негромкое шуршание стало языком, непрестанное плетение обрело цель, цвет огня сделался цветом мира, цветом её души. И тогда она коснулась пламени и приняла его в ладонь, как цветок.
- Взгляни, - сказала она не дыша и сомкнула руку над огненным цветком, погасив его, прежде чем чудо разорвет связь между ними, разделит их, - и ей стало больно. Когда крошечный огонек сгинул, на землю снова пала ночь. Рэдерле увидела лицо Дета, неподвижное, непроницаемое, губы разомкнуты.
- Новая загадка, - прошептал он.
Она потерла свою ладошку о колено, ибо, несмотря на осторожность, немного обожгла кожу. Дыхание рассудка, словно прохладный воздух северных вершин, пронеслось через её сознание. Она задрожала и медленно произнесла, припоминая:
- Она хотела, чтобы я удержала огонь. Ее огонь...
- Кто?
- Женщина. Темная женщина, которая в течение пяти лет была Эриэл Имрис. Она явилась ко мне и сказала, что мы родня, о чем я и так догадалась.
- Мэтом хорошо тебя выучил, - заметил Дет, - чтобы ты сгодилась в жены Мастеру Загадок.
- Ты и сам был Мастером. Ты однажды сказал ему об этом. Так я ловка по части загадок? Но к чему они ведут, кроме предательства и скорби? Взгляни на себя. Ты предал не только Моргона, но ещё моего отца и всех в Обитаемом Мире, кто тебе доверял. И взгляни на меня. Кто из владетелей Ана рискнул бы просить меня, если бы знал, какие родичи у меня объявились?
- Ты бежишь от себя, а я бегу от смерти. Вот они каковы, догмы Искусства Загадок. Лишь тот, чьи сердце и мозг неумолимы, как самоцветы Исига, может вынести приверженность им. Я понял, чего стоят любые загадки, пять столетий назад, когда Гистеслухлом позвал меня на гору Эрленстар. Я думал: ничто в Обитаемом Мире не может сокрушить его власть. Но я ошибся. Он был сокрушен, когда столкнулся с незыблемыми устоями жизни Звездоносца, и бежал, бросив меня, беззащитного, лишившегося арфы...
- Где теоя арфа? - спросила она в изумлении.
- Не знаю. Наверное, все ещё на горе Эрленстар. Я не смею больше играть. Моя музыка была единственным, что слышал Морген в течение года, кроме голоса Гистеслухлома.
Она вздрогнула, ей захотелось бежать от него, но тело ей не подчинялось. Она закричала на него:
- Ты был наделен королевским даром!
Он не ответил. Его чаша поднялась и снова вспыхнула в свете костра. Когда он наконец заговорил, его голос звучал смутно, точно голос догорающего огня.
- Я играл со Мастером и проиграл, И он потребует возмездия. Но я сожалею о том, что утратил арфу.
- А как Моргон должен сожалеть, что утратил землеправление! - Ее голос дрогнул. - Вот что мне охота понять. Как сумел Гистеслухлом уничтожить в нем это - чутье землезакона, который известен только Моргону и Высшему? Какое знание рассчитывал обнаружить Основатель глубже, чем знание о том, когда начинает прорастать ячмень или какие деревья в плодовом саду поразила болезнь, тайно гложущая их сердцевину?
- Это свершилось. Нельзя ли оставить...
- Нет, нельзя. Ты думаешь, ты предал только Моргона? Ты обучал меня играть "Любовь Полета и Жаворонка", когда мне было девять. Ты стоял позади меня и ставил мои пальцы куда полагается. Но едва ли это что-то значит перед тем, что почувствуют землеправители Обитаемого Мира, когда узнают, какие почести оказывали арфисту Основателя Лунголда. Ты достаточно больно ранил Лиру, но что подумает сама Моргол, когда повесть Моргона дойдет до нее? Ты... - Она остановилась.
Дет не двигался. Он сидел так же, как когда она его впервые увидела: голова склонена, одна рука на согнутом колене, и в ней - кубок с вином. Что-то совершилось в ней, охваченной гневом. Она подняла голову, принюхалась к чудесному, прохладному, с запахом сосен воздуху Исига, ощутила ночь, которая её окутывала, словно тень. И присела у крохотного костерочка, затерянного в необъятной черноте, - платье разодрано, волосы грязны и перепутаны, лицо исцарапано и, вероятно, так измождено, что ни один из Владетелей Ана её не узнал бы. И тут она вложила руку в огонь и удержала её. Казалось, такой же ясный свет озаряет её разум. Она прошептала: "Назови мое имя".