– Никто и никогда не усомнится ни в чем, что ты делаешь! Ты сам себе закон, сам себе правосудие! Данан, Хар, Хьюриу, Моргол – они дадут тебе все, чего ни попросишь, ради твоего имени и ради истины, которую ты выстрадал. Но, Моргон, если ты создашь собственный закон, что будет с нами?
Он взглянул на нее; она уловила проблеск неуверенности в его глазах. И тут он медленно и упрямо покачал головой:
– Только одно. Только одно это. Кто-нибудь его все равно убьет: волшебник, возможно, сам Гистеслухлом. А у меня есть право.
– Моргон…
Его руки мучительно напряглись. Он больше не видел ее, а взирал лишь на некий темный и тайный ужас своей памяти. А она заметила бусинки пота у линии его волос и то, как натянулись мускулы сурового лица.
Он прошептал:
– Пока Гистеслухлом рылся в моем сознании, ничего другого не существовало. Но когда временами он… Когда он покидал меня и я обнаруживал, что все еще жив и лежу в темных недрах Эрленстара, я слышал, как играет на арфе Дет. Иногда он играл хедские песни. Он дал мне то, ради чего я остался жив.
Она закрыла глаза. Неуловимое лицо арфиста возникло в ее мыслях и тут же расплылось; она ощутила твердый, туго стянутый узел Моргонова потрясения и гнева и обман арфиста, подобный древней, не имеющей разгадки загадке, которую не могут оправдать никакие толкования и не может разрешить в тиши библиотеки ни один Мастер. Его мука отдалась в ней; его одиночество казалось бездонным провалом, в который слова упадут, словно камешки, беззвучно и бесследно. Она поняла, как его краткое слово затворяло двор за двором, королевство за королевством, пока он совершал свой нелегкий и тайный путь через Обитаемый Мир. Она прошептала слова Хара:
– Я бы отдала тебе шрамы с моих рук.
Его хватка ослабла. Он долго смотрел на нее, прежде чем заговорил.
– Но ты откажешь мне в этом единственном праве.
Она покачала головой. Ее голос повиновался ей не без борьбы.
– Ты убьешь его, но даже мертвый он будет снедать твою душу, пока ты его не поймешь.
Он уронил руки. Отвернулся от нее, опять подошел к окну. Коснулся стекла, покрытого трещинами, затем опять внезапно обернулся. Едва ли она видела в тени его лицо; голос его прозвучал грубо:
– Я должен уйти. Не знаю, когда увижу тебя снова.
– Куда ты направляешься?
– В Ануйн. Поговорить с Дуаком. И уйду оттуда, прежде чем ты там будешь. Так лучше всего для нас обоих. Если Гистеслухлом однажды поймет, как он может тебя использовать, я буду беспомощен; и тогда отдам ему свое сердце, если он попросит.
– А из Ануйна куда?
– Искать Дета. А затем… Не знаю… – И он вдруг запнулся. Опять от него заструилось молчание, а он стоял и вслушивался; казалось, его образ расплывается у границы неверного света. Она тоже вслушалась и ничего не услышала, кроме ночного ветра, колышущего огоньки, и бессловесных загадок, которые шептало море. Она шагнула к Моргону.
– Это Гистеслухлом? – Ее голос утонул в его тишине. Он не ответил, и она не поняла, услышал ли он ее. Внезапный страх сдавил ей горло; она с трудом прошептала: «Моргон». И тогда он оборотил к ней лицо. Она услышала внезапный и сухой звук его задержавшегося дыхания. Но он не двигался, пока она не подошла к нему. Тогда он медленно и устало вобрал ее в свое молчание, погрузив лицо в ее волосы.
– Мне нужно уходить. Я приду к тебе в Ануйн. За правосудием.
– Нет…
Он осторожно покачал головой, успокаивая ее. Она почувствовала, как ее руки скользнули прочь от него, а затем – непривычное, почти бесформенное сгущение воздуха там, где, наверное, колыхнулся под одеянием его меч. Моргон сказал что-то, чего она не расслышала, его голос затерялся в ропоте ветра. Она увидела тень, раздробленную потоками пламени, и все стало воспоминанием.
Она разделась и долгое время лежала, прежде чем погрузилась наконец в тревожный сон. Несколько часов спустя она проснулась и, уставившись в темноту, вздрогнула. Мысли теснились в ее голове, там царила неуемная сутолока имен, томлений, воспоминаний, гнева – клокочущий и брызжущий котел событий, побуждений, нечетких голосов. Она села в постели, спрашивая себя, не проникла ли нечаянно в разум кого-то из Меняющих Обличья, но тут же пришло странное осознание, что это – некто, ничего общего с ними не имеющий, и ее лицо тут же без колебаний оборотилось к Ану, как если бы она могла увидеть его сквозь глухие каменные стены и ночь. Сердце ее начало тяжело колотиться. К ней потянулись корни. Ее наследие, пребывавшее в поросших травой курганах, разваливающихся башнях, именах королей, войнах и преданиях, затягивавшее ее в хаос земли, слишком надолго покинутое и необузданное, постепенно упорядочивалось. Она встала. Ее руки скользнули по губам, и в один миг она постигла две вещи. То, что весь Ан наконец поднимается. И то, что дорога Звездоносца приведет его прямо в Хел.
9
Она выехала из Кэйтнарда на заре – и полтора дня спустя уже стояла в необозримом дубовом лесу на границе Хела, силясь, как никогда прежде, пробудить всю свою мощь и все свое чутье. Она уже уловила, пока ехала лесом, почти незаметное движение где-то впереди и подобную слабому, едва неразличимому запаху необходимость быстроты и осторожности. А ночью, бдительная и бессонная, она в один жуткий миг разглядела подобный очертаниям громадного зверя, вставшего на задние лапы в лунном свете, безжалостный, могучий, разъяренный ум, сосредоточившийся на единственной мысли о чьей-то погибели.
Стоя и глядя на земли Халларда Черной Зари, она думала, какой облик принял Моргон, проходя через них. Пастбища, плавно скользившие к реке, которая бежала позади дома Владетеля, выглядели достаточно мирно, но на них не было ни одной коровы. Она слышала, как вдали заливаются псы, – их неистовый хриплый вой, казалось, никогда не прекратится. Никто не работал в полях за домом, и она не удивилась. Этот уголок Хела был полем последней битвы в эпоху полузабытых войн между Хелом и Аном; он держался во время бесконечной череды жестоких отчаянных схваток, пока шесть веков тому назад Эн Анский не пронесся через Аум и не сокрушил почти что с презрением последний оплот противника, а затем не обезглавил последнего из королей Хела, который нашел здесь убежище. Здешнюю землю все еще отягощали воспоминания. Движение плуга могло явить древний меч, до сердцевины разъеденный веками, или древко сломанного копья, окованное золотыми кольцами. За все эти столетия хелский король Фарр, лишившийся головы, имел достаточный досуг, чтобы поразмыслить о своих горестях, и, выйдя наконец из-под земли, должен был потратить немного времени, чтобы собрать силы на полях Халларда. Сумятица голосов, которую слышала Рэдерле двумя ночами ранее, пропала в пугающем безмолвии: мертвые были свободны, бдительны и готовы действовать.
Она увидела, когда скакала верхними пастбищами Халларда, нескольких всадников, вылетевших из леса на луг ей наперерез. Она осадила коня, чувствуя, как бешено колотится сердце, но тут же узнала могучего и черноволосого Халларда, возвышавшегося над своими людьми. Они были вооружены, но легко, и мало на что рассчитывали, судя по непокрытым головам и коротким мечам у пояса. Неожиданно она уловила их отчаяние и неуверенность. Голова Халларда повернулась к ней, когда она смотрела на них; она не различила его глаз, но почувствовала, как всколыхнулся его ум, когда там возникло ее имя.
Она колеблясь приподняла в руке поводья, пока он скакал к ней. У нее не было желания с ним пересекаться, но требовалось узнать новости. Поэтому она не тронулась с места, и он остановился перед ней, ширококостный, темный, вспотевший в этот жаркий и тихий день. С мгновение он подбирал слова, затем дал себе волю:
– Хоть бы кто-нибудь спустил шкуру с этого корабельщика. Мало того, что он возил тебя к Исигу и обратно, он позволил тебе прискакать сюда из самого Кэйтнарда без свиты? Ты слышала новости об отце?
Она покачала головой:
– Нет. Что-нибудь дурное?