В дверь мастерской постучали.
— Пора собираться, Любаш, — ласково напомнила мама.
— Иду.
Я встала из-за стола, подошла к двери, глубоко вздохнула и вышла в спальню. Там уже собрались сестры и невестки. Они должны были меня подготовить к приходу жениха. Подружек звать не стала. Знакомить девчат с ненавистным нагом никакого желания не было, народу и так хватает.
— Давайте, тебе еще каравай печь.
Мама с грустной улыбкой вышла.
— Только петь не надо, — предупредила я девчат, — веселиться причины нет, а плакать и без того хочется.
— Так и молчать не дело. Не покойника же, прости Господи, обмываем, — возмутилась Альцерна.
— Ну говорите, о чем хотите, что, тем нет, что ли, у вас, трещеток.
Но тем, от волнения, видно, не было. Пока Мила не спросила, как дела у детей Лизы. Тут мамаши сели на своих коньков и загомонили. Меня одели в платье, сшитое под сарафан, с белыми рукавами и светло-голубым свободным верхом и низом, подол был украшен золотой оторочкой. Лиза как старшая из сестер заплела простую тугую косу. Вика, заметив, что я бледна до такой степени, что в гроб и то краше кладут, занялась макияжем. Выглядеть я и вправду стала лучше. Встала, поклонилась сестрам и пошла на кухню печь каравай. Его по славянским традициям я на рушнике должна буду поднести родителям жениха, показывая, какая я хозяйка. Отломят по кусочку, попробуют, понравится — с собой заберут. Не понравится, на столе, уходя, оставят. Я, конечно, могла бы пересолить, не вымешать или не пропечь специально. Но рука не поднялась испортить священный во все времена продукт.
Тесто я завела еще утром. Получилось так, что добавила в него изрядную порцию своих слез, они сами, не спросясь меня, катились из глаз. Сейчас тесто подоспело. Сформировала из него каравай, украсила косичками и ромашками, из теста же сделанными. Поставила на противень, противень на лопату и запихнула в печь. Да, да, у нас на кухне в граде была самая настоящая русская печь. Мама говорила, что еда, приготовленная в русской печи, не сравнится по вкусу ни с какой другой. Чтобы занять себя на час, что остался до прихода сватов, принялась помогать на кухне, резала и мыла овощи, размешивала салаты. Наконец в кухню вбежала Вика.
— Пришли, идем.
Она схватила меня за руку, и мы побежали к главному залу, замерли у двери, стали ждать, пока не позовут.
А там уже вовсю старался сват, громким, задорным голосом вещая.
— Шли мы, шли по берегу моря твоего, государь милостивый, увидали дельфиницу белую, и уж так она нам понравилась, так очаровались красотой ее необычною, не удержались, за ней пошли следом. Во дворце вашем она и укрылась, не видел ты ль ее, государь?
— Ну, может, и видел, да только на что она вам? — громко и строго спросил отец.
Наверное, даже слишком строго.
— Я привел тебе молодца доброго, принца иноземного, как увидал он дельфиницу вашу, так и влюбился без памяти, и жизни не будет теперь без нее ему. Отдай свою дочь в руки сильные, добрые. Он будет беречь ее, словно хрусталь. Пылинка одна не осядет, и грусть не коснется лица. В золоте да в шелках будет хаживать, работы тяжелой не зная.
— Того добра и у нас хватает. А дочь и у меня одна осталось, как же я от жены помощницу отниму, да и молода она еще, восемнадцатый годок еще.
— Время, как вода, почтенный Черномор. Заупрямишься, потом оглянешься, а ей уж тридцать. Там и спрос уже не тот. Девка что квас, прокиснет, если вовремя выпить. А со свадьбой мы и не торопимся, пусть себе дозревает ягодка. Да только на хозяйской веточке. Говорят, дюже рукодельница, умница да красавица. Понимаем печаль вашу, златом-серебром вам возместим, землю Альхору плодородную да богатую в чертогах Большого Пса тебе во владение единоличное даем, три спутника она имеет, что тоже во владениях твоих теперь.
У меня отпала челюсть. За меня отцу отдали целую планету, огромную, обитаемую, благополучную и богатую. Вот это да!
— А что-жених-то? Что умеет? Чем владеет? — вопрошал отец, прокашлявшись.
— О, достоинств и не счесть, — оживился сват. — Ты посмотри, сажень в плечах да две в верстах. Лицом хорош, в бою он смел, и руки не боятся дел. 12 планет в чертогах различных во владеньях его. Все облети, коли хочешь, нигде слова дурного не скажут о Егоре нашем. Из семьи он знатной, роду царского, наследный принц, правая рука отца своего.