И если нужны еще оправдания тому, что я позволяла Эду разговаривать со мной, как с прислугой, добавлю, что наша брачная церемония, состоявшаяся тремя годами ранее, была, возможно, одной из последних в стране, где прозвучало слово «покорись». Сегодня в это трудно поверить, но в начале семидесятых — когда феминизм еще не стал боевым знаменем миллионов — я воспринимала это слово всерьез.
Разумеется, если б я уже тогда знала, с каким легкомыслием сам Эд отнесется к напутствию священника "отринь иных", я бы не только объяснила, но и показала ему, на что может сгодиться швабра.
Если в моем районе чистка швабры перед парадной дверью считается дурным тоном, то появление с полицейскими на хвосте и подавно.
Подъезжая к дому, я украдкой огляделась. Миссис Холландер и миссис Альта, две почтенные вдовушки, обитавшие напротив, в красном кирпичном двухквартирном доме, увлеченно беседовали на веранде. Через дом слева от меня Генри Крамер сидел на крыльце и читал. Справа же, буквально в метре от подъездной дорожки, моя ближайшая соседка миссис Петтигрю, стоя на коленях, подрезала восковницу, отделявшую ее владения от моих.
Я тяжело вздохнула. Везет же мне! В первый — и надеюсь, в последний — раз в жизни приезжаю домой в сопровождении луисвильских сторожевых псов, и все соседи, как назло, выползли подышать воздухом.
Впрочем, миссис Холландер, а также миссис Альта с мистером Крамером меня мало беспокоили. Эти трое всего лишь скользнули беглым взглядом по моей машине, когда я сворачивала к дому. Синий седан, следовавший за мной по пятам, интереса у них не вызвал. Вдовушки не замедлили вернуться к оживленной беседе, а мистер Крамер снова уткнулся в книгу. Либо они не сочли нужным бросать свои увлекательные занятия ради какого-то седана, либо плохо видели на расстоянии. Последнее более вероятно, поскольку миссис Альта среди этой троицы была самой молоденькой: ей недавно стукнуло восемьдесят два.
Другое дело — миссис Петтигрю. Мы прожили с ней бок о бок двадцать лет, и мне до сих пор неловко обратиться к ней по имени, что несомненно свидетельствует о ее дружелюбии и открытости. Честно говоря, я толком и не помню, как зовут миссис Петтигрю. И есть ли у нее имя вообще.
Моей соседке около семидесяти, и даже в этот жаркий день — к тому же работая в саду! — она была одета в неизменное домашнее платье до щиколоток с гофрированным воротничком, щекотавшим ей подбородок. Уж не покупает ли она наряды в магазинчике при монастыре?
Седые кудряшки миссис Петтигрю беспорядочно торчали вокруг головы, приземистая квадратная фигура напоминала стиральную машину, а серые глазки имели обыкновение разгораться огнем, когда миссис Петтигрю замечала нечто, противоречившее ее высоким моральным принципам. Выйдя из машины, я не могла не заметить, что глаза соседки светятся, как угольки в мангале.
Миссис Петтигрю вообще очень гордится тем, что предполагает о людях самое худшее. Месяц назад она сообщила мне не моргнув глазом, что у Генри Крамера и миссис Альты роман. И это при том, что уже несколько лет Генри без ходунков шагу ступить не может.
Когда двое парней в коричневых костюмах вышли из синего седана, миссис Петтигрю даже не потрудилась притвориться, что смотрит в другую сторону. Я направилась к дому, радуясь хотя бы тому, что сторожевые псы были не в форме и на их машине не написано «Полиция». Однако радовалась я не более десяти секунд, поскольку сообразила — уж лучше бы миссис Петтигрю знала, что эти парни из полиции. К вечеру она наверняка оповестит весь квартал о том, что я забросила риэлторский бизнес ради более прибыльной карьеры проститутки.
Или того обиднее: менее прибыльной.
Соседка положила на землю секатор, дабы ничто не мешало ей пялиться на меня и коричневых парней. Я радушно помахала ей, отпирая дверь. Миссис Петтигрю вяло подняла руку, не сводя испепеляющего взгляда с мужчин, шагающих по дорожке.
Я не могла решить, что хуже: позволить миссис Петтигрю и дальше думать, будто эти ребята явились сюда, чтобы заняться со мной развратными действиями среди бела дня, или дать ей знать, что это блюстители закона.
Ситуация разрешилась сама собой. Стоило мне распахнуть дверь и переступить порог, как белобрысый малый сверкнул перед моим носом полицейским значком. Из глаз миссис Петтигрю повалило пламя.
— Миссис Риджвей, — произнес белесый, — я — Мюррей Рид из луисвильской полиции, а это мой напарник, Тони Констелло.
Парочка напоминала солонку и перечницу. У Рида — солонки — было широкое лицо с квадратной челюстью и фигура тяжеловеса, короткие волосы плотно прилегали к черепу. Поседевший с горя Арнольд Шварценеггер выглядел бы точь-в-точь как Рид.
Констелло — перечница — был смугл, худ и очень высок, над черными глазами нависали тяжелые веки. Если бы мне довелось отбирать актеров на роль итальянского гангстера, я бы, не колеблясь, выбрала Констелло. Густые черные усы только дополняли сходство с мафиози.
Возможно, я плохо разглядела, но мне показалось, что усы Констелло растут прямо из носа. Подавив желание почесать собственный нос, я сделала попытку улыбнуться.
— Очень приятно, — солгала я.
— Мы хотели бы побеседовать с вами несколько минут, — сообщил Рид. Он даже не потрудился понизить голос.
Памятуя о пожаре на соседнем участке, я кивнула и посторонилась, намереваясь как можно быстрее впустить полицейских в дом. Констелло, однако, не торопился.
— Ага, нам надо бы кой-чего выяснить про убийство Эфраима Кросса…
Возможно, Констелло и походил на итальянского гангстера, но говорил он, как деревенщина из восточного Кентукки. Его низкий, зычный голос эхом прокатился по близлежащим холмам.
— …если, само собой, вы не против.
У меня возникло такое ощущение, что, если бы я и была против, это бы ничего не изменило. Я опять натянуто улыбнулась.
— Ну конечно. Проходите, пожалуйста.
Эд был бы потрясен: даже в чрезвычайных обстоятельствах его подружка из Саут-энда не забыла о хороших манерах. Переступая порог, я не удержалась и краем глаза глянула на миссис Петтигрю.
У соседки отвисла челюсть.
В гостиной я уселась на диван, стоявший напротив трехстворчатого окна. Диван — от Этана Аллена, цвета ржавчины с прозеленью — был одним из самых ценных моих приобретений. Я купила его на аукционе за десять процентов стоимости и каждый раз, когда садилась на него, чувствовала себя много богаче, чем была на самом деле. Я откинулась на подушки. Если уж меня собираются пытать, то пусть это выглядит стильно.
Рид и Констелло опустились в два темно-зеленых кресла в стиле королевы Анны, стоявшие у камина. К несчастью, я не ждала гостей, поэтому в кресле, на которое нацелился Рид, лежала большая корзина из прачечной с неразобранным бельем.
Физиономия Рида, когда он поднимал корзину и ставил ее на пол, выражала очевидное сомнение в моих достоинствах хозяйки. Этот тип что, не в курсе? На дворе девяностые годы. О женщине больше не судят по тому, что творится у нее в доме.
Рид, вероятно, был не в курсе. Он вынул небольшой блокнот и немедленно принялся что-то строчить. Перечисляет мои преступления?
1. Убийство при отягчающих обстоятельствах.
2. Бардак в доме.
Интересно, станут ли они разыгрывать представление под названием "Злой коп, добрый коп"? Во множестве телевизионных детективов, которые я просмотрела за последнее время (обычно, как я уже упоминала, по вечерам в пятницу и субботу — что ж, тем хуже для меня!), полицейские любили поиграть в эту игру. Злой все время давил, добрый сочувствовал. В результате виновный терял бдительность и выбалтывал доброму копу все как на духу.
Только беда в том, что мне нечего было выбалтывать. Да и Рид с Констелло повели себя нестандартно. Возможно, они не смотрели полицейские телесериалы. Или же никак не могли договориться между собой, кому какую роль играть. Потому что с самого начала оба выступали в одном амплуа.
Злой коп № 1, то бишь Рид, начал первым.
— Вам известно, зачем мы здесь, миссис Риджвей. Нам необходимо кое-что прояснить. — Он постучал карандашом по блокноту. Это стаккато напомнило мне о суровых полицейских начальниках, какими их изображали в сериалах двадцатилетней давности. А какой полицейский не хочет быть начальником, которого все боятся как огня? Если бы Рид сказал: "Нам нужны только факты, мэм, ничего, кроме фактов", я бы, наверное, рассмеялась ему в лицо.