— Кто рассказал тебе о том, что мне позволено взять юные ростки Бересклета в Варду?
Айрис виновато отвела глаза, но почти сразу оживилась.
— Мастер Верн. Он был здесь, ждал тебя почти до самой ночи, пока ты разгуливала с этим… мастером Тихой волны.
Айрис заметалась с удвоенной силой и зарозовела, загорелась, как спичка от дыхания огня. Ясмин даже стало не по себе. Она тоже так выглядит, когда видит Абаля? Какой чудовищный стыд. Мнишь себя неуязвимой, а тело рассказывает всем подряд, как жарко, когда он рядом.
— Верн тоже не прост, — тяжело обронила она. — Будь внимательна и будь осторожна.
— Прекрати ревновать, Ясмина, — Айрис по-кошачьи фыркнула, но даже это ей шло, как шло все на свете. — Это глупо и некрасиво.
Не делай добра, подумала Ясмин. Бледно улыбнулась, рассматривая самоуверенную юную Айрис.
И эту ночь она провела без сна. Все самые страшные и мучительные мысли выползли на свет, свились в чёрное личиночье гнездо. Если бы Абаль любил ее, то не отпустил бы так легко. Но он отпустил, не обернулся.
Нет, это очень хорошо, что не обернулся, но вот если бы любил… Фло — дура и к тому же слепая. Они договорились называть друг друга сокращенными именами, но так и не воспользовались этим. Он разозлился на неё, но право называть его Алем не забрал. Интуитивно Ясмин понимала, что в случае Абаля это многое значило.
— Аль, — сказала она тихо.
В груди что-то испуганно сжалось. Потом расслабилось и сдалось снова, словно по телу пошла невидимая рябь. Ясмин привстала на кровати и поняла, что нет никакой ряби, просто в одеяле возилась мелкая древесная змейка, размером с ладонь.
— Развелось вас, — шепотом упрекнула Ясмин, но змейку взяла осторожно и пересадила в горшок с неясного вида цветами, которые не то очищали помещение от пыли, не то были почтальонами.
На грани засыпания она вдруг подумала, что в Абаля жизни есть четыре человека, которым позволено называть малое имя, включая родителей и ее саму. А кто четвёртый? Фло?
Настроение испортилось окончательно. Снова вернулась та гадкая мысль, как Ясмин выживала все это время. Ей помогает Абаль, на ее сторону встали Хрисанф и Верн, за ее спиной Айрис и, возможно, Примул, но ей все ещё тяжело. Каково было настоящей Ясмин, у которой не было ничего из этого, кроме Хрисанфа?
Спустя несколько часов мучений, когда за окном серел рассвет, голова окончательно разнылась от бесконечных тревог, она тихо завыла в подушку, набитую лавандовым цветом. Хотелось снять голову с плеч и швырнуть детским мячом о стену, чтобы выпали все мысли, кроме одной. Завтра Большой совет, она должна быть готова, а у неё головная боль, как у замученной первокурсницы, которая весь год гуляла и опомнилась только в ночь перед экзаменами.
* * *
На Большом совете ее ждало большое фиаско. Ясмин и залу окинуть взглядом не успела, как ее попросили не садиться.
— Примул желает внести небольшие поправки в закон, мы должны выслушать его с уважением, — с отвратительной улыбкой шепнула мастер Дея.
С уважением — это стоя.
Мастер Дея остановилась рядом, и от неё несло смесью розового масла и нафталина, и Ясмин с позором дернулась вправо, едва не прижавшись к не менее отвратительному мастеру Файону. Оба встали по обе стороны от неё, как верные стражи. Мастер Файон даже не счёл нужным потесниться, даже напротив — повёл на неё томными круглыми глазами, как если бы она была его подружкой.
Зала, пронзённая солнцем в арки стрельчатых окон, купалась в золотом, розовом и зелёном, то зеркаля веселый полдень, то отражая цветущий сад. В мыслях Ясмин Большой совет ассоциировался с чем-то из рыцарей круглого стола. И зала, развёрнутая перед ее глазами, повторяла мысли о ней. Тот самый круглобокий, вырубленный в мраморе стол, карта Варды, стекающая вдоль стены, маячки, брошенные по глянцевому телу карточной плоти, мигающие магические указки и глубокие кресла, в которых дремлют нерадивые избранные. Квадратным в этой зале был только периметр. Вторая половина залы до боли напоминало родную аудиторию в университете: возвышение для Примула и стройные чёрные ряды кресел с магически передвижными тумбами для прочих. Ясмин опустила взгляд и увидела, что тумбы двигались по тонким зелёным стеблях наподобие уличных ландо и лодок.
Примул в напряжённой тишине прошёл к кафедре и ненадолго застыл, словно давая рассмотреть себя во всех подробностях. Пластика человека, привыкшего повелевать, лицо рано увядшего Адониса, аура власти, облегающая его невидимым доспехом. Наделённый юридической мощью, но генетически — жалкий дубликат собственного сына, вставшего рядом.