— Я провожу вас, — Файон все так же расслабленно поднялся и шёл с ними до самой лодки.
Молчание его не удручало.
Лодка Примула была двухместной, так что мастеру Файону пришлось остаться.
— Прощайте, мастер Файон, — преувеличено вежливо сказал Ясмин.
— До скорой встречи, мастер Ясмин, — глаза у мастера Файона тускло поблескивали, как две медяшки при свечном огарке.
Вслед им он смотрел с безмятежностью человека, у которого все хорошо, и который прекрасно провёл время.
* * *
— Вы нарушили клятву.
Ясмин опустила руку в озёрную воду, пугая серебряных рыбок. Зелёные рельсы, уходили под воду и снова выбирались на поверхность, поскольку пути Арстрели были проложены самыми краткими и рациональными маршрутами.
— Стало быть и я могу ее нарушить?
На самом деле не могла, она это чувствовала. Но спросить хотелось.
Примул бросил на неё острый взгляд. Не взгляд — кинжал. Словно впервые увидел. До этого момента, даже когда она давала клятву, он был холоден и безразличен.
— Мастер Ясмин не понимает очевидного. Вардой правят боги, а мы лишь проводники их воли, и клятва, нарушение которой одобрило большинство ведущих тотемов, теряет часть силы.
— Большинство богов, а не тотемов, — полувопросительно поправила Ясмин.
— Верно, — Примул засмеялся и тут же закашлялся.
Смех перешёл в хрип.
— Стало быть, и я могу нарушить клятву…
— Глупая девочка, — голос, прерываемый кашлем. — Ты не глава тотема.
— Но вы тоже не глава тотема, — усмехнулась Ясмин. — Главой тотема стал Абаль. Как же так вышло?
Жалкий выпад. Судя по равнодушней физиономии Примула, его и вскользь не задело.
— Он мой сын и проводник моего слова. А что до клятвы, ее нарушение не должно приносить выгоды нарушителю. Боги почитают силу слова и не снисходят до глупцов.
Ясмин изумлённо вскинула взгляд. Клятву, оказывается, можно нарушить, достаточно иметь для этого силу большинства и не иметь личной выгоды.
— Но ведь вы получали выгоду от нарушения клятвы! — воскликнула она.
Примул засмеялся снова и снова закашлялся.
— Остальные обещания тоже не имеют силы?
— Не имеют, но я их сдержу. Будь благодарной, дочь.
— Мастер Ясмин, — поправила она.
Больше они не разговаривали.
Дом стоял гнездился в самом сердце Астрели. Тихий квартал, где селились лишь избранные тотемы, сиял нежным кружевом роз, цвёл яблоневый белой пеной. Насмешливые статуи каждого из тотемов ютились в укромных углах садов, у порогов зелёных веранд стлались зеркала прудов, горели фонари, вспыхивая по велению владельца от интимного свечения до утренней белизны.
Покои оказались на удивление хороши. Мягкий ветер обнимал тонкие коленца перил, сад горел мелкими звёздами гипсофилы. Белые тела колонн купались в солнечной волне. Прохладные залы перетекали одна в другую, сменялись коридорами и переходами из одной половины особняка в следующую.
— Я, конечно, помогу с обстановкой, мы не чужие друг другу люди.
Ясмин с недоумением отвернулась. Второй за день переход на личную территорию. Слышать про родственные узы от человека, который подписал ей смертный приговор, было почти неприлично. Верить в отцовские внезапные чувства она тоже не собиралась, и вместо боли в груди копилось раздражение. Что ему нужно? Такие как он, торгуют своей любовью, но никого не любят.
Даже забавно. Отыграть собственную травму спустя десять лет и в другом мире.
— Я предпочитаю розовое дерево, — отрезала Ясмин. — Шёлк, батист и качественный хлопок. А канделябры чтоб позолоченные.
Последнее она прибавила из чистой злобы. Вспомнилась глупая детская мечта Ясмин про любовь красивых юношей. Про ковры, вино, розы… Может, не так она и отыграла свою травму. Не болит, но вот в чем дело — она точно знает, где именно не болит.
— Мой дом совсем рядом, — вместо ответа сказал Примул и неопределенно взмахнул рукой. — Ты сможешь для отчета приходить в мой дом.
Где-то справа плыли крыши домов, тонущих в буйной зелени дубов и понять, который из них принадлежит Примулу, было невозможно.
— Так удобнее за мной следить? — уточнила Ясмин.
Примул развернулся к ней всем корпусом. Лицо, как кусок глины, сжатой в кулак, — каждый год жизни оставил свою борозду. Весь он — отрез бархата, истертый временем и скомканный холодной рукой времени. Он выглядел много хуже своих ровесников и старше собственного возраста, что было удивительным для мастеров Варды. Он выглядел человеком, которого мучает неизвестный миру недуг.