Ее место занял незнакомый мастер, будивший в голове чувство звериной ловкости и грации. Предпочтения золотого цвета в платье, белые ленты в туго заплетенных мелкими косами волосах.
— Тотем Омелы пришлёт свой цветок в знак признания… В знак солидарности.
Омела. Тотем Санио. Ясмин слабо кивнул, но не ответила.
К ней шагнули представители тотема Северной Линнеи, одетые в белое и голубое. После тотем Гематуса, тотем Калониктиона…
Тотемы ее учеников шли вереницей, высказывая расположение, а окаменевшая Ясмин пыталась сдвинуть взгляд с кровавой полоски на белизне.
Тотем Баланзы подошёл последним. На лице престарелого вряд ли главы тотема застыли далекие от любви чувства. Военная выправка и рубленные морщины напоминали Ясмин офицера в глубокой отставке. Глядя Ясмин куда-то в лоб, как прицел, он пообещал ей «возможно, прислать цветок».
— Я бы хотела принять Цветок Литолу, как своего ученика, — опомнилась она, когда глава уже уходил.
Тот застыл. Повернулся, как кукла на шарнирах. В лице сквозь ловчую сеть морщин, наконец, пролегло что-то человеческое. Литола, стоящая рядом, словно застыла. Тонкие, красивой лепки руки сжались в кулаки.
— Я мастер владеющий оружием пятого порядка, — без особой надежды прорекламировала себя Ясмин. — А Литола талантлива и неглупа. Мы сработаемся.
Глава молчал слишком долго, но все же кивнул. Глаза у него блестели, и Ясмин испугалась, что довела его до слез. Почему-то она воображала, что тотем Баланзы продал дочь и ничего не почувствовал. Но на самом деле она понятия не имела, что там произошло.
— Спасибо, — зашептала Литола, — Спасибо, спасибо…
В ответ Ясмин потрепала ее по волосам, как котика, чувствуя бесконечную неловкость. Подростка, который говорит «спасибо», она последний раз видела в американском фильме про идеальную семью. Юности не свойственна ни мудрость, ни вежливость. Это как надо прессовать ребенка, чтобы тот тебя благодарил? Ясмин поёжилась и прошла прочь с арены. Мастера Эгира уже унесли, тотем Таволги ушёл, только мастер Файон все ещё расслабленно сидел на месте. Словно бой даже не развлёк его. Но обернувшись у первой ниши, Ясмин поймала его взгляд, полный ненависти.
— Один день, — сказал Файон одними губами.
Он был по ту сторону арены, но Ясмин услышала. Проклятый голубиный слух докладывал ей обо всех звуках в округе.
Ясмин резко отвернулась и бросилась к выходу.
***
Оказывается, она произвела фурор. Фурор разогрелся к самом обеду, а к вечеру взялся праздновать. Пьяная молодежь, не то нализавшись каких-то смол, не то нанюхавшись благовоний, осаждала дом Ясмин, лезла в окна и требовала ее присутствия. И какая-то маленькая, едва заметная глазу часть Ясмин требовала пойти и припасть к источнику веселья.
«Все равно ничего не изменить», — разумно говорила часть. — «Хоть оторвёмся!»
Но Ясмин держалась. Она понимала собственный защитный механизм. Часть занимала тысячную долю ума и была такой громкой, только чтобы заглушить ужас, захвативший остальное тело. Остался всего один день.
А потом Абаль не вернётся?
В дом постоянно ломились. Консулы стояли насмерть, но Ясмин по-детски залезла под стол и натянула до пола скатерть.
В самодельной четырёхстенной коробке одиночество стало острее. Время шло быстрее, сжирая драгоценные минуты. Секундная стрелка колола в самое сердце. Ясмин пыталась думать, как выкрутиться из сложившейся в брачную лилию ситуации, а думала только о секундной стрелке.
Сначала она смотрела в темное окно, за которым стоял веселый гул, потом утащила громадный мягкий плед и улеглась прямо на полу. Бахрома на скатерти щекотала ей лицо, и Ясмин все время хотела отодвинуться. Но почему-то не отодвигалась.
Она поняла, что спит только когда Абаль легонько стукнул ее по носу.
— Темной ночи, Яс, — сказал он с невеселой улыбкой.
Ясмин оглядела его и с удивлением поняла, как память обкрадывала ее все это время. Ум незаметно начал стирать из памяти неуловимые штрихи. Чуть обветренные губы, изгиб недоуменно заломленной брови, яркость глаз. Начал превращать живого человека в плакат. Но здесь, во сне, Абаль был живым.
— Ты мне снишься, — твёрдо заявила Ясмин. — Ты…
Голос у неё дрогнул. Не успев договорить, она с визгом бросилась ему на шею.
— Аль, — зашептала она, как молитву. — Аль, Аль, Аль…
На миг глубина собственных чувств испугала ее. Его имя было ключом к бездне. Хорошо, что она спит и видит сон, и Абаль, которого она видит, никогда никому не расскажет об этом.
Ну. Об этом.
Ненастоящий Абаль стиснул ее до хруста в рёбрах и накинулся с поцелуями, а Ясмин ответила. Когда, если не во сне? Зачем она вообще ломалась и экономила собственные чувства, пытаясь угодить Варде, отцу и даже самому Абалю? Теперь она хотела взять все, что отложила на десерт. Смешно, но она чувствовала вкус, цвет, запах. Вкус поцелуя, цвет неба, застывшего над головой пасмурным пуховым одеялом. Запах озона и пепла.
— Отпусти ее, — сказал чей-то голос, звучавший, как трещина в фарфоре.
Знакомо звучавший.
Ясмин сначала застыла, после покрепче вжалась в Абаля, чтобы не слышать. Это же ее сон, и если она как следует сосредоточится, то отключить посторонние шумы. Ее планам помешал сам Абаль, взяв ее за плечи и чуть повернув в сторону.
Ясмин вынужденно оглянулась и увидела Мечтателя. Под глазами тень бессонницы, кожа в желтизну. Мечтатель больше походил на тень оригинала, чем на самого себя. Рядом с ним стояла мама.
— Мама? — Ясмин с трудом расцепила руки, чтобы не висеть на Абале и непонимающе обвела взглядом рунный круг, около которого они стояли.
Она определённо была в Чернотайе. И даже видела мельком кварцитовые руны, словно впаянные в тело земли. Да и земля вокруг куда больше походила на окаменелое дерево, чем на пашню. Раньше она этого круга не видела. Где его прятали? В саду? Но она видела сад — весь засаженный глициниями, сливами и яблонями. Там протолкнуться было негде, не то, что округ спрятать.
Ясмин огляделась ещё разу уже внимательнее.
Это все-таки был сад, только бывший. Агрессивно настроенное нечто выкосило всю флору и фауну в пределах видимости, и теперь вдали виднелся не закрытый деревьями обзор на обрыв, а справа мерцал отвратительно знакомый пруд, в котором ее тошнило от главы Астера.
Дом, обычно служивший ориентиром, выглядел, как полигон для военных испытаний.
По нему словно проехались танком, искалечив грацию и белизну, выпавшие окна первого этажа уставили пустые глазницы в сад, второго этажа не было. Левое крыло тянуло вдоль сада штрихами обломков и часть от них попадала на рунный круг.
Издалека дом походил на гигантский кусок торта, упавший на край рунной тарелки. Переломанные кусты бересклета сомкнули круг, похожие на кровавые месиво. Бересклет цвёл.
Ясмин автоматически сжалась, и Абаль словно почувствовал, ладонями провёл по спине и плечами, стряхивая напряжение. Мама, окинула Абаля нечитаемым взглядом и подошла ближе.
— Круг Бересклета начинает своё движение, — она обняла Ясмин обеими ладонями за щеки, заставляя наклониться.
Поцеловала, как в детстве, сначала в глаза, потом в нос, затем в макушку, и Ясмин давшая себе слово стать самостоятельнее, тут же всхлипнула. Лечишь, лечишь, а не лечится. Ее любовь к маме — точно нет. А ведь думала, что наконец прошло или хотя бы отпустило. Она послушно склонилась к матери, давая утешающе гладить себя по голове, как брошенного котёнка. Наверное, со стороны их троица смотрелась презабавно, но никто не засмеялся.
— Какой круг? — послушно спросила она, хотя голос у нее звучал слезливо и по-старчески надтреснуто.
Зачем только спрашивала? Руны горели перламутром и от круга отчётливо попахивало костром. У них тут что, вход в Преисподнюю? Неудивительно, что Примул так боялся Бересклета, все-таки жил с ними десять лет. Ясмин знает их всего два месяцам а ей уже нехорошо.
— Это случайно не твоя идея? — Лён.