Элиас нахмурился.
— Ох, ну спасибо. Я чувствую себя намного лучше.
Она потёрла его ботинок своим, резко став серьёзной.
— Я просто шучу. Кроме того, тебе не нужно об этом беспокоиться, потому что ты не умрёшь. Я же сказала, что помогу тебе.
— Верно. И напомни мне, как всё произошло с Энной?
— Кто-то меня звал?
Сухой, весёлый голос его королевы заставил Элиаса вскочить на ноги, а его щёки залил румянец. Как она умудрялась всегда появляться именно тогда, когда кто-то говорил о ней, он не знал. Он быстро поклонился.
— Ваше Величество.
— О, не делай этого. Ты смущаешь нас обоих, — королева Равенна нетерпеливо отмахнулась от него и села рядом с Сорен.
Она была принцессой-воином, прежде чем стала мирной королевой, и это всё ещё было заметно в её осанке: в том, как её плечи откинулись назад при звуке точившихся мечей, и в том, как её рука блуждала по бедру, как будто она искала собственное оружие. Она была более чем способна возглавить дипломатический саммит или армию в своём лавандовом шёлковом платье и переливчатых туфлях. Её чёрная кожа сверкала, мерцающая серебристая пыль струилась по её скулам, как следы, оставленные падающими звёздами, и её вьющиеся чёрные волосы качались, когда она наклонялась ближе к Сорен, облизывая большой палец и вытирая пятно на щеке Сорен.
— Постой, милая, у тебя тут немного сиропа.
Сорен протестующе застонала, отдергивая руку, а по оружейной прокатились хихиканье и улюлюканье о маминой дочке.
— Мама, пожалуйста. Я не ребёнок.
— Спорно, — сказал Элиас, зарабатывая себе ещё один пинок по голени.
— И всё же ты ешь, как дитя, — Энна игриво нахмурилась, но линия её челюсти говорила о беспокойстве. — Не думаю, что тебе следует идти.
— Всегда думаешь, что я не должна идти.
— Ну, особенно сейчас, мне кажется, что тебе не стоит идти.
Сорен взяла мать за плечи и поглядела на неё.
— Я никогда не стану генералом, если ты продолжишь пытаться снять меч с моего пояса. Кроме того, ты хочешь, чтобы я оставила Элиаса без его напарника? Он будет мёртв через несколько секунд.
— Она права, — согласился Элиас, откидываясь на перегородку и указывая на себя. — Посмотрите на меня. Я совершенно беспомощен.
Сорен нахмурилась.
— Перестань играть мускулами, когда говоришь это. Это всё портит.
— Ты всё разрушаешь.
— Твоё лицо всё портит…
— Хватит, — прервала Энна, постукивая Сорен по голове костяшками пальцев. — Просто будь осторожна. У тебя с собой маска?
— На месте.
— Меч?
— Очевидно.
— Носки и нижнее белье?
— Мама! — Сорен прокричала, а лицо Элиаса вспыхнуло. — Ты ставишь Элиаса в неловкое положение.
Энна нахмурилась.
— Нет ничего такого, чего он не видел раньше.
— Сортировка на поле боя едва ли интимна, — Сорен ухмыльнулась ему, злобно, как укус гадюки. — Кроме того, я даже не надела свои хорошие вещи.
Его язык пронзила боль. Сорен подняла свою сумку, всё ещё споря с Энной, когда та направилась на выход. Он почувствовал что-то металлическое — кровь. Он прикусил язык.
Мортем спаси его. Ему нужно было взять себя в руки.
Теперь на него смотрел весь патруль, борясь с ухмылками и хлопая ресницами. Лили дошла до того, что издала в его адрес звуки поцелуя, и он бросил в неё свой ботинок.
— Что со всеми вами?
— Бедный дурак, — вздохнул Джейкоб, светловолосый, грузный капитан их роты, всего на два года старше Элиаса. — Ты до сих пор ей не сказал?
— Я понятия не имею, на что ты намекаешь.
По комнате прокатился хор стонов, а Джейкоб повернулся к Элиасу спиной, раскинув ладони.
— Вы слышали его. Кто поставил деньги на его признание к концу недели?
— Завтра конец недели, — запротестовал Фригга, солдат средних лет с коротко остриженными волосами и узловатым шрамом поперёк рта. — У нас ещё есть день!
— К вечеру этого не произойдет, Фригг. Плати.
— Ты… — пробормотал Элиас, жар запульсировал от его поврежденного языка к щекам и шее, когда между ладонями замелькали монеты, по крайней мере, половина солдат в его роте сдавала деньги. — Ты принимаешь ставки? На что?
Джейкоб сунул деньги в карман, сверкнув улыбкой ярче любой монеты.
— Не беспокойся об этом, Благочестивый. Просто подумай, сколько пыток ты действительно готов вынести. Принцессе каким-то образом удаётся быть остроумной, как гвоздь, и тупой, как кирпич.