-- Ты ела уже?
-- От посуду на кухню понесу, тогда и поем.
Весь обед я не осилила, а уж вареные яйца и вовсе показались мне излишеством, но я заметила, как на них смотрит Леста и предложила:
-- Если хочешь, забери их себе. Я уже сыта, и больше не съем. Булочки будешь?
Она слегка поклонилась и с достоинством ответила:
-- Благодарствую, госпожа Любава.
И булочки, и яйца исчезли в больших карманах фартука, а служанка, подхватив поднос, ушла. Я осталась сидеть за столом, размышляя, как обидно, что никакой памяти тела, как все прочие попаданки, я не получила. Язык понимаю, и за это спасибо. Впрочем, долго жалеть о несбыточном не получилось: дверь распахнулась без стука, и в комнату по-хозяйски ввалилась моя «сестра».
Может, я и выглядела слабой и больной, может, и потеряла много крови, но размазней по характеру я отродясь не была.
-- Тебя не учили, что входить без стука неприлично?
-- Что-о-о?! Да ты… -- «вспыхнула» блондинка, но на удивление быстро взяла себя в руки: -- Ты здесь теперь не хозяйка! Или забыла, что твой муженек подох?!
-- Думаю, что мэтр Фонкер придерживается другого мнения, – холодно сказала я. И попала в точку: она разозлилась снова и даже покраснела немного.
-- Это все формальности, и ты это прекрасно знаешь! Ребеночек твой помер, – торжествующе добавила она. – Так что барон теперь – Варуш! А баронесса – я! Ты всего лишь нищая вдова, – и уставилась на меня, ожидая ответа.
Ну, что-то вроде этого я и предполагала, когда раздумывала обо всей истории. И про ребенка мне Леста уже говорила. Жаль малыша, но не от меня все зависело. Точнее, от меня ничего не зависело, меня тут просто не было. Но теперь-то я здесь, я в своем уме и прекрасно могу сложить два и два. Нищая я там или нет, а чем-то этой девице мешаю.
Даже если допустить, что история с попыткой отравления мне действительно померещилась со страху, то, в любом случае, не просто так она сюда заявилась. Как бы еще понять, чего она хочет? Но пока я молчала и слегка улыбалась, глядя в пылающий камин.
Если родственница пришла с каким-то условием или предложением, пусть высказывается сама. А если просто позлословить и попинать поверженную соперницу, да и пусть. Мне от этого ни жарко, ни холодно, а она может что-то важное или полезное сказать. Потому, сев поудобнее, я продолжала изображать удовольствие и расслабленность.
Не получив ответа, блондинка, кажется, немного обеспокоилась:
-- Что молчишь?! Знаешь, что я права, и ты в замке только до чтения завещания. Как прочтут, так и вылетишь отсюда.
-- Прочтут, когда я поправлюсь? – с улыбкой уточнила я и отправилась к постели: -- Кстати, я себя чувствую очень-очень плохо! И могу занимать эту постель еще не один день. Пожалуй, я такая хрупкая, что и до весны пролежу. Мое от меня никуда не уйдет, а торопиться мне, признаться, некуда, дорогая моя сестрица.
Глава 6
-- Что-то больно ты резва для умирающей… – прилетело мне в спину.
-- А мне терять нечего, – спокойно ответила я и улеглась, накрываясь одеялом.
Судя по всему, есть у нее ко мне какое-то дело. Хотела она взять нахрапом, но не получилось. Пусть теперь думает, как изложить. А я поторгуюсь. В лихие девяностые чему только не пришлось научиться: справлюсь. Главное, меньше говорить, больше слушать.
Блондинка оказалась весьма крепким соперником: не просто наглая, хитрая и беспринципная, но еще и быстро соображающая.
-- Ла-а-адно… -- протянула она, на мгновение замолчала, задумавшись, а потом решительно отправилась к столу и подтащила стул к кровати так, чтобы, сев, видеть мое лицо.
-- Я хочу, чтобы ты забрала с собой эту тварь, – спокойно заявила она.
Ого! Хотела бы я еще знать, кто она – эта самая тварь? О ком говорит девица? Разумеется, я никак не могла ее воспринимать как настоящую сестру, но если здесь мы родственники, может быть, она говорит о нашей матери? Или о третьей сестре? Как бы понять-то? И отвечать ведь что-то нужно, я не могу до бесконечности делать вид, что размышляю! Я сделала лицо пожестче, уж насколько смогла, и ответила вопросом:
-- Что я за это буду иметь?
-- Смотри-ка, как ты заговорила! – как бы даже восхитилась она. – Стоило мужа схоронить, как ты по-другому запела? Что ж, ладно… Ты получишь на руки ее приданое сразу и полностью, – и она испытующе уставилась на меня.
Господи, о чем, точнее, о ком речь-то идет?! Раз приданое, точно не о матери. Или все же о ней? Блондинке лет девятнадцать-двадцать, я, мне кажется, еще моложе. Значит ранние роды тут норма. Матери нашей вполне может быть лет тридцать пять-тридцать семь. Только почему она тварь? Или у этой девицы все, кто идет против – твари по определению?