– Мне до него нет никакого дела. Я вообще не испытываю к человеческим созданиям никаких особых чувств, – ответил Лэшер. Но тотчас у него на лице отпечаталась гримаса удивления. – А я сам разве не являюсь человеком? – Стиснув голову руками, он быстро устремился вперед, беспрестанно оборачиваясь, чтобы убедиться, что она не потерялась, хотя всегда утверждал, что ощущает ее по запаху даже тогда, когда их разделяет толпа.
Лэшер пытался припомнить все, что касается собора, в который когда-то отказалась идти Сюзанна, потому что боялась церковных развалин. Какая она была невежественная! Невежественная и унылая. Но с некоторых пор горная долина опустела! Он говорил, что Шарлотта умела хорошо писать. Она оказалась гораздо сильнее Сюзанны и Деборы.
– Они все были моими колдуньями, – рассказывал он Роуан. – Я давал им в руки золото. Едва я узнал, как его раздобыть, как стал приносить им все, что мог. О господи, не могу нарадоваться тому, что я снова живу на этом свете. Что могу ощущать землю у себя под ногами. Могу поднимать руки вверх и чувствовать, как земля притягивает их вниз!
Вернувшись в отель, они вновь занялись составлением хронологической последовательности событий. Лэшер подробно описал каждую из ведьм, начиная с Сюзанны и кончая Роуан. К удивлению Роуан, в этот список он включил и Джулиена, который шел по счету четырнадцатым. Она не стала заострять на этом внимание, потому что заметила, какое огромное значение Лэшер придавал цифре тринадцать. Он беспрестанно повторял, что тринадцать ведьм породят ту, у которой достанет силы выносить ему ребенка Создавалось такое впечатление, будто к этому факту Майкл не имел никакого отношения, будто он не приходился рожденному ребенку отцом Рассказывая о своем прошлом, Лэшер произносил какие-то странные слова – maleficium, ergot, belladonna, – а однажды даже разразился целой тирадой по-латыни.
– Что ты имеешь в виду? – полюбопытствовала Роуан. – Почему только я оказалась способной дать тебе рождение?
– Не знаю, – простодушно бросил он.
Лишь с наступлением вечера ее осенила догадка: передавая свои впечатления об имевших некогда место событиях, он был начисто лишен чувства соизмеримости в их описании. Так, он мог битый час рассказывать о том, в какие одежды была облачена Шарлотта и как тускло на ней выглядели прозрачные, ниспадающие фалдами шелка, которые до сих пор стояли у него перед глазами, а потом всего в нескольких словах поведать о перелете семьи из Сан-Доминго в Америку.
Когда Роуан спросила его о смерти Деборы, он заплакал. Описать ее оказалось ему не под силу.
– Все мои ведьмы. Я принес им смерть. Уничтожил их всех тем или иным способом. Кроме самых сильных, которые причиняли мне боль. Тех, которые истязали меня, принуждая повиноваться.
– И кто это был? – полюбопытствовала Роуан.
– Маргарита, Мэри-Бет, Джулиен! Будь он трижды проклят! – Он громко расхохотался и, вскочив на ноги, принялся изображать добропорядочного джентльмена Джулиена, который сначала завязывал шелковый галстук four-in-hand{33}, потом надевал шляпу и выходил из дому, после чего доставал сигару и, отрезав кончик, вставлял ее в рот.
Это выглядело очень театрально, как настоящее представление, в котором Лэшер перевоплощался совершенно в другой образ и умудрялся даже изречь несколько слов на ломаном французском.
– Что такое four-in-hand? – спросила Роуан.
– Не знаю, – откровенно признался он, – хотя только что знал. Я находился в его теле вместе с ним. Ему всегда это было по душе. В отличие от прочих, которым мое присутствие не нравилось. Обыкновенно все ревностно оберегали от меня свои тела. И посылали меня к тем, перед кем испытывали страх либо кого желали наказать или неким образом использовать.
Лэшер сел и сделал еще одну попытку овладеть бумагой и ручкой, которые любезно предоставлял своим гостям отель. Потом снова припал к груди Роуан и принялся попеременно сосать то из одного соска, то из другого. Наконец она заснула. Они спали вместе. Едва Роуан открыла глаза, как они снова предались древнему как мир инстинкту, вздымаясь к сладостной вершине снова и снова и погружаясь в океан блаженства до тех пор, пока силы Роуан не истощились.
В полночь они отправились во Франкфурт.
Это был ближайший самолет, летящий через Атлантику.
Роуан боялась, что об украденном паспорте заявят в полицию. Но Лэшер успокоил ее, сказав, что механизм международных перевозок работает из рук: вон медленно. И вообще, людской мир слишком нерасторопен по сравнению с миром духов, где все либо свершается со скоростью света, либо вообще пребывает в покое.
– Я боюсь музыки! – произнес Лэшер, слегка замешкавшись перед тем, как надеть наушники.
Наконец он предался слушанию льющихся прямо ему в уши звуков, безотчетно откинувшись на спинку сиденья и невидящим взором уставившись в пустоту. Музыка настолько его захватила, что, если бы не отбивающие ритм пальцы, можно было подумать, будто он невменяем. Этого занятия ему вполне хватило до самой посадки.
Он ни о чем не говорил с Роуан и не отвечал на ее вопросы. Но когда в аэропорту Франкфурта она попыталась подняться в зал ожидания, крепко схватил ее за руку, наотрез отказавшись внимать ее просьбам. В конце концов Роуан уговорила его позволить ей это сделать, но до тех пор, пока она не вернулась, он все время простоял в коридоре с наушниками на голове, отбивая ногой какой-то не слышимый постороннему уху ритм. Лишь когда они сели в самолет и она юркнула под одеяло, на его устах вновь заиграла улыбка.
Из Франкфурта они вылетели в Цюрих, и Лэшер отправился вместе с ней в банк. Роуан уже чувствовала себя довольно скверно: у нее кружилась голова и нещадно болели переполненные молоком груди.
К счастью, банковские операции удалось провернуть довольно быстро. Тогда Роуан еще не посещали мысли о побеге. Она думала только о том, как найти безопасное убежище. Какой же она была глупой!
Прежде всего она переправила большую сумму денег на разные счета в банки Лондона и Парижа, что позволило им не нуждаться в средствах и в то же время замести за собой следы.
– Надо ехать в Париж, – сказала она– Когда они получат уведомления, то сразу начнут наши поиски.
В Париже Роуан впервые заметила, что у Лэшера на животе вокруг пупка, а также на груди возле каждого соска появились первые пушковые волосы. К этому времени молоко у нее стало отходить гораздо легче, а накапливаясь, не только не вызывало боли, но наполняло ее ни с чем не сравнимым удовольствием. Однако в минуты кормления, когда они лежали рядом и его шелковистые волосы щекотали ей живот, Роуан не испытывала ничего, кроме безразличия и печали.
Лэшер по-прежнему ел только мягкую пищу, но истинное вожделение питал исключительно к материнскому молоку. Прочую еду он потреблял лишь потому, что на этом настаивала Роуан. Она утверждала, что его организм нуждается в различных питательных веществах. Пытаясь разобраться в причинах недомогания, Роуан задавалась вопросом, не были ли они связаны с кормлением молоком. Из своей врачебной практики она знала, что кормящие матери зачастую испытывали такие неприятные ощущения, как тупые боли и рези, которые с некоторых пор начались у нее.
Роуан попросила Лэшера рассказать ей о тех далеких временах, когда на свете еще не было Мэйфейрских ведьм, – о самых древних событиях прошлого, которые он только мог припомнить. И тогда он заговорил о хаосе, неком беспросветном и беспредельном мраке, в котором ему довелось долго блуждать, когда у него не было организованной памяти. Он говорил, что стал ощущать себя личностью только начиная с…
– Сюзанны, – подсказала она.
Прежде чем подтвердить это утверждение, Лэшер окинул ее отсутствующим взглядом. Потом его будто прорвало, и он принялся нараспев перечислять одно за другим имена, словно раскручивать клубок ниток: Сюзанна, Дебора, Шарлотта, Жанна Луиза, Анжелика, Мари-Клодетт, Маргарита, Кэтрин, Джулиен, Мэри-Бет, Стелла, Анта, Дейрдре, Роуан!
На следующий день они вместе отправились в местное отделение швейцарского банка, где Роуан перевела на свое имя очередную сумму денег, направив ее по сложному пути – в одном случае через Рим, в другом – через Бразилию. Немалую услугу оказал ей управляющий банком, порекомендовав юридическую контору, в которой Роуан оформила свое завещание. Лэшер, терпеливо наблюдая за ней со стороны, слышал, какие она делала в связи с этим распоряжения. Как выяснилось, Майклу она отписала в пожизненное пользование дом на Первой улице, а также любую часть наследства, какую он только пожелает.