Взявшись за костяную ручку, Эльга прикинула вес орудия. Пальцами другой руки осторожно прикоснулась к режущему краю, потом протянула Уте:
– По-моему, он тупой. Или так и надо?
Та посмотрела.
– Зубцы сточились. Надо кузнецам отдать. Видишь, он совсем сточенный уже.
– Жутко подумать, сколько ему лет, если он так сточен, а ведь каждый год им подрезали один рядок, да и все!
– Но вострили все равно каждый год, а лет через десять и зубцы перебивали.
– Его надолго не хватит. Еще две-три княгини – и придется ковать новый!
Эльга засмеялась: не много на свете вещей, срок службы которых измеряют в княгинях. А ведь она, восемнадцатилетняя княгиня русская, мать почти двухлетнего сына-наследника, перед этим серпом была девочкой. В его жизни предстоящая жатва была невесть какой по счету, а для нее – первой. Как тут не волноваться? Со времен переворота, отдавшего власть в руки ее мужа, это было первое важное дело, которое предстояло исполнить ей, новой владычице руси.
Вещий стал своим для полян, взяв жену здешнего княжьего рода. Ту, что воплощала не просто эту землю, а ее плодоносящую ниву. Эльга же была здесь почти чужой: ее связывало с этим краем лишь родство с Олегом. У нее не имелось здесь рода, что из поколения в поколение, от матери к дочери, от бабки к внучке передавал бы серп, обряды и песни. Она была как веточка, что пыталась прирасти к чужому корню, и серп для жатвенных обрядов не столько получила, сколько силой вырвала из рук прежней хозяйки.
Но вырвать мало – нужно удержать и приладить к делу.
Сейчас Эльга выжидательно смотрела на Уту. Двоюродная сестра была ее ровесницей, обучались они вместе, однако Ута уже однажды возглавляла жатвенные обряды – три года назад, в ту единственную осень, что пробыла женой ловацкого князя Дивислава и старшей жрицей его земли. Теперь же их предстояло проделать Эльге.
– Это не сложно, – начала объяснять Ута. – Держишь серп в правой руке. Вот так концом цепляешь пучок колосьев, отделяешь от рядка. Потом вот так режешь – раз, два, три. Он сам обрежет стебли по кругу. Главное, не выставляй вперед ногу и не дергай на себя, а не то поранишься.
Эльга взяла у сестры серп и повторила ее движения. Когда-то, еще до замужества, в Плескове их учили этому обеих, но за минувшие три года некрепкий навык совсем усох.
– Нет, так не годится. – Эльга положила серп обратно на рушник. – У меня неловко выйдет. Нельзя же мне учиться на глазах у всех этих баб! Они и так на меня косятся, а если еще слух пойдет, что у новой княгини дело из рук валится – совсем засрамят.
– Давай поучимся где-нибудь, – предложила Ута. – Это не сложно, только наметаться надо.
– Поучиться-то хорошо бы. А где? Да так, чтобы никто не видел.
– Не видел?
– Само собой! Если хоть одна сорока увидит, как мы с тобой траву на поляне жнем, разговоры пойдут худые. Или в ворожбе обвинят, или скажут, что княгиня – неумеха. Они должны думать, что я все могу и умею не хуже них, хоть они двадцать лет на жатвы ходят. Никто не должен знать, что я не умею, стало быть, никто не должен видеть, как я учусь.
Ута подумала, потом вздохнула и предложила:
– Давай со Свенельдичем посоветуемся.
Эта мера всегда приходила им в голову, если они сами оказывались в затруднении. После бед ранней молодости Доля сжалилась над Утой: овдовев, та очень скоро вышла за побратима Ингвара – Мистину, сына воеводы Свенельда. Такой судьбе любая бы позавидовала: муж Уты был молод и недурен собой, а к сломанным носам парней девушки, выросшие близ дружин, привыкли и почти не замечали. Супруг ценил в ней племянницу Вещего, которая и его ввела в круг родни прославленного князя, относился с уважением. Свекор считался молодому князю Ингвару вторым отцом, имел хорошую долю в дани и добыче, сам вел заморскую торговлю, и в первые годы замужества Ута жила даже богаче своей сестры.
К тому же она успела убедиться, что муж ее – человек умный, способный найти средство помочь любому делу. Если сочтет его достаточно важным, чтобы снизойти.
Впрочем, если дело касалось Эльги, он всегда находил его важным.
Проводив сестру, Эльга завернула серп в рушник попроще, позвала отрока и велела отнести Скольду Кузнецу: княгиня кланяется и просит, чтобы выправил прямо сейчас, до вечера, но никому не показывал. Великан Скольд был самым добрым из Ингваровых дружинных кузнецов и охотнее всего откликался на просьбы Эльги. Может, неправильно было позволять простому человеку прикасаться к священному орудию, может, надо было самого Ингвара попросить. Но потом Эльга вспомнила, что у полян всякий кузнец считается сыном самого Сварога, а значит, не будет худа.