— Ты законченная сука! — вопила она. — Чтоб тебе сгореть. Убирайся отсюда! Убирайся из моего дома!
— Этот дом Ханичайл, женщина, неужели ты забыла? — Элиза взяла Ханичайл за руку и увела на кухню.
В этот вечер Ханичайл так и не притронулась к ужину, а вместе с ней и Элиза. Роузи перестала кричать и барабанить в дверь, и наступила пугающая тишина. Но никто из них не обмолвился об этом ни словом. Элиза увела Ханичайл спать и даже разрешила взять с собой щенка, хотя очень сомневалась, что девочка сможет заснуть. Затем, взяв стул, она села караулить у комнаты Роузи. За дверью было тихо.
На следующий день рано утром из комнаты негромко постучали.
— Элиза? — раздался приглушенный голос Роузи. — Можно мне сигаретку? Пожалуйста.
— Ты трезвая? — спросила Элиза, глядя на дверь, словно она могла видеть Роузи.
— Да, мэм.
Элиза открыла дверь, и они уставились друг на друга. У Роузи были мешки под глазами, но она выглядела трезвой.
— С сегодняшнего дня я буду вести себя хорошо, Элиза. Вот увидишь.
Но обещания Роузи всегда были временными. Вскоре она вернулась к прежней жизни, находясь то в Сан-Антонио, то в Хьюстоне, и только слухи о ней доходили до ранчо Маунтджой: «Вокруг Роузи Хеннесси, как всегда, вьются парни».
Глава 15
Ханичайл было восемь лет, когда источник, который более века снабжал ранчо Маунтджой водой, начал иссякать. Прошлое лето было засушливым, и нынешнее, похоже, обещало быть таким же. Том сказал ей, что водопровод, из которого поили скот, наполовину пуст, и она слышала, как он говорил Элизе, что это его очень беспокоит.
Роузи, однако, это не волновало.
— Так было всегда, — беззаботно ответила она, сидя на веранде с сигаретой в зубах. — Нам нужен всего лишь хороший дождь, и он снова наполнится.
Даже Ханичайл удивлялась, как мать может быть такой глупой. Она понимала, что без воды скот погибнет.
— Без воды мы тоже погибнем, — часто говорила Элиза.
Каждое утро Том возил Ханичайл в школу, которая находилась в десяти милях езды, в маленьком городишке Китсвилле. Он возил ее туда на стареньком «додже» Роузи, за исключением тех дней, когда она надолго исчезала, тогда они ехали верхом.
Ханичайл думала, что сгорит от стыда, когда впервые услышала, как матери других детей говорили о Роузи.
— Какое воспитание может получить ее ребенок, — говорили они друг другу. — Вы только посмотрите на нее: босоногая, в старом комбинезоне, как какой-нибудь фермерский мальчишка. И это дочь Роузи Маунтджой, у которой самое большое ранчо в округе. Я слышала, что она транжирит деньги, живя то в Хьюстоне, то в Сан-Антонио. Все мужчины только и говорят о ней и ее делах.
Они понимающе посмотрели друг на друга, бросая горделивые взгляды на своих собственных детишек, аккуратно причесанных, в беленьких гольфах и чистых туфлях, которым потом шептали, чтобы они держались подальше от Ханичайл, словно через нее могли приобрести дурные наклонности ее матери.
Ханичайл было стыдно за свою мать, но она вела себя совсем по-другому, когда речь заходила о Томе. Тогда ее лицо краснело от гнева. Так было, когда женщины смотрели на нее и Тома и одна из них громко сказала:
— Какой позор, что ее возит в школу чернокожий. Ханичайл обернулась и, гордо вскинув светловолосую головку, с вызовом посмотрела на них.
— Не смейте так говорить о Томе! — сердито закричала она. — Что вы о нем знаете? Том Джефферсон — мой лучший друг. Я говорю вам истинную правду. А сейчас идите и сплетничайте, сколько вам угодно.
Гордо вскинув голову, она направилась к школе, но через секунду обернулась.
— Послушайте, вы, сплетницы! — закричала она уже со школьного порога. — Элиза Джефферсон — моя настоящая мать. Я того же цвета, что и она с Томом, только вы слишком слепы, чтобы видеть это. Можете разнести это по всему городу. Меня это не беспокоит.
Сэм Уотерфорд, школьный учитель Ханичайл, спрятал улыбку, когда она прошла мимо него, все кипя от гнева, неуклюжая со своими острыми локтями и длинными тонкими ножками. Она заняла свое место на задней парте, куда он посадил ее, потому что она была на целую голову выше всех остальных девочек класса. Ему понравилось, как она защищала своего друга и его мать. Кроме того, его поражал ум этой девочки.
Ханичайл Маунтджой была самой лучшей ученицей в классе. Каждый день она брала домой по книге, и когда на следующий день приносила ее обратно, он точно знал, что она ее прочитала. Точнее сказать — проглотила. Она была жадной до рассказов о дальних странах, о бесстрашных подвигах и приключениях, об известных мужчинах и женщинах: президентах и актерах, родео-чемпионах и балеринах. И особенно ей нравилось читать книги об Англии, потому что, как она гордо объяснила ему, ее дедушка Джордж был англичанином. Она жила в вымышленном мире книг и фильмов, на которые ходила каждую субботу. И Сэм нисколько не винил ее за это. Никто не завидовал жизни Ханичайл Маунтджой Хеннесси.
Однако сейчас Сэм был вынужден сказать с упреком:
— Ханичайл Маунтджой, мы не можем тебе позволить такое поведение в школе. Будь добра больше не повышать голоса.
— Суки, — бросила Ханичайл, вызвав испуганные вздохи девочек и взрыв смеха мальчиков.
Сэм сделал вид, что не слышит. Ей и без того доставалось от девочек. Она не выглядела так, как они, не одевалась так, как они, не жила так, как они. Ханичайл была неординарной во всем, и Сэм очень надеялся, что она поступит в колледж, тогда как все другие глупые маленькие крольчихи повыходят замуж и нарожают детей, как это сделали их матери.
— Сегодня я дам тебе дополнительное задание на дом, — сказал строго Сэм. — Ты возьмешь с собой томик стихов Шелли и прочитаешь первые двадцать страниц. Затем выучишь одну из его поэм наизусть. Ты сама можешь выбрать какую, но завтра встанешь перед всем классом и прочитаешь ее. Поняла?
— Да, сэр. — В голосе Ханичайл чувствовалась радость. Мистер Уотерфорд знал, что она любит поэзию. Его так называемое наказание доставит ей удовольствие. За исключением того, что все мальчики будут глазеть на нее, девочки, прикрыв руками рты, будут шептаться о том, как она выглядит.
Школа, как и мать, вызывала в Ханичайл противоречивые чувства: любовь и ненависть одновременно. Иногда, когда Роузи была дома, Ханичайл наблюдала, как она сидела на веранде, раскачиваясь взад-вперед и глядя в пространство. Она выглядела такой несчастной и одинокой, что сердце Ханичайл разрывалось от жалости к ней. Она садилась рядом, клала голову матери на колени, желая одного: выгнать из ее души неугомонных демонов, которые изнутри пожирают ее. Так длилось до тех пор, пока «распутство», как называла его Элиза, не повторялось снова, и Роузи исчезала в своем собственном мире, со своими «друзьями».
В тот год, когда на ранчо Маунтджой начал высыхать источник, будущее Америки не сулило ничего хорошего. В стране разразился кризис, эхом отозвавшийся в Европе и во всем мире.
Люди, жившие в Маунтджой, никогда не были богатыми — за исключением, конечно, Роузи, но она не была настоящей Маунтджой, — но они никогда не были и бедными. Такого не было со времен Джорджа Маунтджоя, когда он, выиграв в карты две тысячи долларов, приобрел еще больше земли и скота. Сейчас их скот умирал из-за отсутствия воды, и его нельзя было продать на рынке, так как ни у кого не было денег.
Управляющий ранчо сказал Роузи, что она должна вырыть новый колодец, если хочет, чтобы все они выжили, на что та ответила, что у нее для этого нет денег, так же как и нет денег для рабочих, чтобы они могли ухаживать за умирающей скотиной, так как продать ее было невозможно.
— Ты хочешь сказать, что потратила все деньги Дэвида Маунтджоя? — спросила потрясенная Элиза. — И все деньги, которые были заработаны после его смерти?
— Ты знаешь, как в наши дни легко текут деньги, — беспечно ответила Роузи, пуская в воздух колечко дыма и рассматривая свои ногти с ярко-красным маникюром.
— Значит, эти деньги бесследно исчезли, — огрызнулась Элиза. — На что мы теперь будем жить?