Свернув на очередную улицу, мы подъехали к подворью, на котором, как я знал, нынче проживает князь Иван Никитич Одоевский, его также называли Большой, чтобы отличить от младшего брата, которого звали точно так же, Иван, и называли Меньшой. Прям как прадеда моего Петра, хотя прозвище у Ивана Никитича было Мниха.
Я же кивнул на ворота одному из послужильцев Кваше, и он, спрыгнув на землю, тут же забарабанил в ворота и начал кричать:
— Гости прибыли, нежданные, но желанные. Стоят, ждут-дожидаются, а им бы кваса испить холодненького.
— Чего разорался-то? — раздался голос мужчины из-за ворот, а после он выглянул в специальное небольшое окошко. — Воротами не ошиблись? Здесь сам князь Иван Никитич живет, а вы орете.
— Не ошиблись! К нему и прибыли, передай князю Ивану Никитичу, прибыл гость от монахини Марфы, — произнес дед.
— Ну, коли не ошиблись, передам, ждите, — недовольно пробурчал голос, и послышался топот.
Спустя минут тридцать распахнулись ворота, за которыми стоял мужчина явно за тридцать лет, ближе к сорока, с окладистой светлой бородой, в дорогом кафтане, подпоясан и с саблей на поясе. За его спиной находилось около десятка человек, и были они рассредоточены по двору, пятеро из них были при оружии, а двое в кольчугах.
Мужчина внимательно нас оглядел, ничего не говоря.
Я же легко спрыгнул с коня и кивнул, как равный равному, у князя удивленно и в то же время вопросительно прыгнули вверх брови.
Вслед за мной и остальные мои люди слезли с коней.
— Здрав будь князь, Иван Никитич, приехал я к тебе от Марии Владимировны, что ныне монахиня Марфа, и письмо от нее привез, да и разговор у меня к тебе.
— Хм, — почесал бороду князь и ответил не сразу, еще с десяток секунд меня рассматривал, а после как отмер и заговорил: — Писала тетушка, что гость ко мне приедет. С разговором важным, вот только не упомянула, чьих он будет, — медленно произнес князь Одоевский.
— Не будет тебе урона, князь, принять меня гостем. Имя же мое не стоит пока произносить, да еще громко. Много ушей нынче на Москве, — так же медленно и даже степенно произнес.
Это, наверно, со стороны казалось забавным, как будто отрок пытается подражать взрослым.
— Хм, — нахмурился князь, глянув на меня исподлобья. — Что и у меня соглядатаи и шептуны найдутся? — рыкнул Одоевский.
— Не хотел обидеть тебя, Иван Никитич, только околица близко, вдруг кто услышит,, а после и расскажет, кому не следует. Не надо того ни мне, ни тебе, уж поверь. Зла же я ни против тебя, ни против царя нашего, богом данного, не помышляю, — и я перекрестился. — За людишек же своих поручусь, — оглянулся я на них.
«Ну, за деда и Прокопа уж точно, а остальные важного не услышат», — промелькнула у меня мысль.
— Будь тогда гостем в доме моем, — задумчиво протянул князь и указал в сторону дома. — Агрипинка, стол накрывай, — крикнул он.
Мои люди меж тем провели коней на двор, за ними тут же закрыли ворота, и они привязали коней к столбу.
Князь вопросительно глянул на меня и сделал пару шагов в сторону своего двухэтажного терема.
Я кивнул и, повернувшись в сторону своих людей, проговорил.
— Дедушка и Прокоп со мной, остальные здесь обождите.
Князь на мои слова лишь ухмыльнулся в бороду и повел нас в дом.
Перейдя порог, мы оказались в светлице, в которой в левом углу был красный угол, и мы тут же перекрестились.
Разместились в ней же, за большим столом, что стоял возле окна. Первым сел князь и кивнул на скамейку рядом с ним.
Дед и Прокоп остались стоять рядом.
— Так чьих ты будешь? — вновь спросил князь. Я же молча вытянул из сумки грамоту, что была написана тетушкой для Одоевского, и протянул ее князю.
Тот, хмыкнув, взял грамоту, внимательно осмотрел печать и вновь хмыкнул. Сломал ее, разворачивая грамоту, и вчитался.
Читал он медленно шевеля губами и некоторые предложения проговаривал в слух, так что и я узнал о содержимом в грамоте.
В ней Мария писала о том, что меня надо встретить как дорогого гостя. Так же она просила князя помочь мне, чем сможет. Ибо я родич ее и не абы кто, а племянник, кровь и плоть Рюриковичей. Андрей Володимирович Старицкий.
После того как князь закончил читать, он уставился на меня ошалелыми глазами, а лицо было полно удивления, мягко говоря. Так как там было скорее иное выражение лица помноженное на три.
Я же под ошалелый взгляд Ивана Никитича достал еще драгоценный перстень и надел на палец, а после из-под рубахи вытащил крест с жемчужинами и поцеловал его.