Пока я говорил, взгляд Иова тяжелел, монах смотрел исподлобья.
— Я ничего не мог сделать, живой ее оставили, — сказал, как выплюнул, он.
— Врешь, — прошипел уже я, обвиняя Иова. — Твое слово для Федора много значило. Все знают, каким он набожным был, он тебя бы послушал. Ты предпочел отвернуться, закрыть глаза. На коленях ты должен у Марии прощенья просить, святой отец! Должен ты роду моему.
Иов же ничего не ответил, лишь тяжко вздохнул, я же продолжил атаку.
— Вот и вышло то, что вышло. Стал Годунов царем! Вперед всех вылез, а тут и ему божья кара явилась, ответил он за дела свои, — и я перекрестился.
— Может, и так, только Федор сын его не виноват был ни в чем, а его удавили, — тут же окрысился Иов. — Воренок Гришка.
— Может, и не виноват, только тебе напомнить, кто дед его был? Малюта, не мало он крови пролил, вот, видать, и ответил за грехи родичей своих.
— Чего ты хочешь? — проскрипел Иов.
— Чтобы царство божие на земле наступило. Но мы просто поговорим, о другом, — ответил я.
— Странный ты, отрок. Молодой, а говоришь и ведешь себя будто умудренный жизнью, — покосился он на меня с подозрением.
«Мда уж, выбился я из роли юноши, понесло меня. Да и Иов тот еще жук, расслабился я что-то или в себя поверил. Ладно, играем как есть», — тут же пронеслось у меня в голове.
— Отца моего ты не видел еще, вот уж кто разумен был. А я так, — махнул я рукой. — Ты не раз упоминал Гришку, кто это? — спросил я, решив перевести тем.
— Много ты мне сегодня поведал, а об этом и не знаешь, — попытался меня поддеть Иов.
— Да мало ли чего говорят, вон сказки сказывают, на востоке есть люди с собачьими головами. Вот только не верю я в это, и тут так. Хочу от тебя услышать, — сложил я руки на груди.
— Гришка Отрепьев, воренок беспутный, без совести. Нынче он зовет себя царем Дмитрием Иоанновичем, сыном Иоанна Васильевича, что погиб, — произнес Иов, а после поджал губы, внимательно глядя на меня.
«Как же тебя такого не прибили-то? — вгляделся и в морщинистое лицо Иова. — Может, посчитали неопасным. Да нее, тут, скорее, некогда было, да раздолбайство наше. А может, и прикрыл кто, посчитав, что можешь еще пригодиться. Все-таки первый патриарх наш».
— Я смотрю, ты не удивлен, — медленно произнес Иов.
— Слышал, далеко я тогда был и многого не знаю, но слышал о том.
— И что? Сам хочешь царем стать? — вкрадчиво спросил Иов.
Мое лицо враз окаменело, и я медленно заговорил:
— Глуп я и молод, отче, чтобы и думать о таком, да и не ко времени. Я о другом мыслю, не пройдет и года, как царя Дмитрия убьют, и в толк я не могу взять, что будет хуже, его жизнь или его смерть, — тихо проговорил я.
— Собаке собачья смерть, — с внутренним жаром произнес Иов.
— А ты не можешь ошибаться, вдруг и в правду он царевич Дмитрий? — резко спросил я.
— Да как же я ошибусь да Гришку не признаю. Коли он у меня писцом был, умен он, да почерк красив, оттого и пригрел змею эту. Не раз его в царские палаты брал, — с болью ответил Иов.
— Вот, значит, как, — покивал я. — Так его же мать признала, Мария Нагая, — выдал я, очень уж интересно было, что на это ответит Иов.
— Еще бы не признала, ненавидела она Годуновых, что, по ее мнению, Дмитрия убили, ее в монахини постригли, а Нагих по углам разогнали, где им самое место. Ишь, царевы родичи, Иоанна Васильевич с Марией даже не обвенчаны были, а теперь царица она, — в словах Иова слышалась злость и боль.
— Так разве не Годунов позаботился о Дмитрии? — решил я уточнить.
— Не знаю уже, но не думаю. Борис так не действовал, слишком открыто. Вот коли бы Дмитрий от болезни какой помер или яду, то да, мог, — ответил мне Иов и спустя пару мгновений продолжил: — Думается мне, если не сам Борис, то родичи его вполне могли, да хоть жена его Мария. Да и вести с Углича дошли, как царевич Дмитрий с Бориской поступит когда царем станет, а там он и зарезался. Федор Иоаннович сам хотел в Углич ехать да все прознать, только Борис его не пустил. По Москве пожары пошли. Да и Нагие многих убили, подняв горожан, тех, кто мог рассказать. Да и Василий Шуйский, что поиск вел, не проглядел бы, не любил он Бориса. Не знаю я как было, — и Иов вздохнул.
— Вот оно как, — пробормотал я себе под нос и начал обдумывать услышанное, в келье же разлилась тишина.
— Убьют воренка да тебя на царство посадят, коли действительно ты истинный Старицкий, — неожиданно задумчиво сказал он вслух.
Я же со скепсисом на него покосился и заговорил:
— Ты умом-то не повредился? Нужен я им как собаке пятая нога, коли и сами могут попытаться на престол усесться, вон те же Шуйские или еще кто, — с возмущением ответил я.