— С юга стрельбы не слышно! — прокричал Исидор. — Скачи во весь дух! Может, прорвешься. В трех верстах в Стрелкоом есть монастырь. Спросишь настоятеля. Он мой двоюродный брат. Отдашь груз только ему!
Ординарец вскочил на тачанку и, хлестнув лошадей, скрылся в ночной мгле.
Отряд Лютого был почти полностью разгромлен. Сам Исидор, пытаясь с группой повстанцев вырваться из кольца, в конном бою зарубил троих кавалеристов, но был застрелен австрийским унтер-офицером.
Глава 13
ЭТО СЛАДКОЕ СЛОВО — ХАЛВА
Лет десять назад Свисту не повезло. После суда он пошел этапом в колонию строгого режима в Абакане. За полгода до этого в лагере был бунт. Зэки дотла сожгли тарный цех на промзоне, разграбили лагерный магазин и взяли заложников из числа вольнонаемных. Бунт был жестоко подавлен. Организаторов «раскрутили», добавив срок, и свезли на особый режим. Старый «хозяин» отправился на пенсию, его место занял подполковник внутренних войск по кличке «Людоед».
Новый «хозяин» начал со строительства подземного БУРа и шизо. Нарушителей режима содержания он пачками отправлял на «крытую». Посылки и передачи были отменены, а в ларьке не было ничего, кроме шнурков, конвертов и зубного порошка. Чай, сало и сигареты можно было достать только на промзоне, куда каждый день заезжали за готовой продукцией грузовики с воли. Вольнонаемные шоферы за двойную цену охотно завозил и все необходимое. После окончания работы зэки выстраивались по отрядно и через ворота пятерками возвращались на жилую зону. На вахте их тщательно обыскивали. И только бригада «дырявых», шедшая в самом конце колонны, избегала этой участи. Охранники знали, что любая вещь, побывавшая в руках у «петуха», по лагерным законам считалась «законтаченной», и никто не должен был к ней прикасаться. Конвой обыскивал «неприкасаемых» вяло и неохотно. Бригада «дырявых» работала на шлифовке. На войлочных кругах они шлифовали фурнитуру для мебельного комбината. Эта работа считалась самой вредной. Зеленая шлифовальная паста въедалась в кожу, ее невозможно было отмыть, и «дырявые» издали походили на негров.
Свист давно понял, что водка, сало и сигареты не «контачатся», и при помощи «опущенных» доставлял все это в жилую зону. Сало и чай он плотно заматывал в несколько слоев целлофана и привязывал «опущенному» ниже спины, а водку, перелитую в грелки, — между ног. Ни один из краснопогонников не мог себе позволить на виду у всей зоны прикоснуться к ягодицам «опущенного». Тем более начать щупать его за причинное место.
Свист относился к «опущенным» нейтрально, понимая, что они являются неотъемлемой частью лагерной структуры. На «черных» зонах, где верх держали блатные «дырявым» жилось несладко. Они убирали локальные сектора, мыли лагерные туалеты и работали на самом вредном производстве, постоянно испытывая всеобщее презрение. Состав бригады «петухов» был самым разнообразным. Большая часть была «опущена» в наказание за тюремные и лагерные провинности. Почти наверняка в касту «неприкасаемых» попадали сидевшие за изнасилование малолетних. Но были и откровенные «голубые». В столовую «дырявые» заходили последними и сидели за отдельным столом. На одной из дальних зон, где пришлось побывать Свисту, в их мисках были просверлены дырки. Несчастным приходилось затыкать их пальцем, чтобы успеть съесть содержимое. Это делалось для того, чтобы помазан не спутал «законтаченную» посуду с общей.
Свист по-своему оценивал положение вещей. Он считал, что иногда от «петуха» бывает больше пользы, чем от блатного, который «стучит» в опер- часть. Но своего мнения на этот счет вслух не высказывал. Из истории он знал, что многие выдающиеся люди были гомосексуалистами, но считал это ошибкой природы, хотя в древней Спарте поощрялась однополая любовь. Считалось, что два воина, соединенные этим чувством, были непобедимы.
Из общей массы забитых, пропитанных потом и шлифовальной пастой «дырявых» выгодно выделялся вертлявый брюнет лет двадцати пяти по прозвищу Майка, сидевший за изнасилование со смертельным исходом двенадцатилетней девочки. Он уже отбыл первую пятилетку из тех пятнадцати, которые ему предстояло провести в заключении. На зоне он обжился и, в отличие от остальных «обиженных», не сильно унывал. Работал он шнырем ДПНК. Ходили слухи, что его услугами частенько пользовались краснопогонники.
Майка свободно мог переходить из жилой зоны в рабочую и часто хаживал мимо цеха, в котором работал Свист. Однажды он, стоя у входа, заметил Майкин внимательный взгляд в свою сторону, но остался равнодушным. Все его мысли были сосредоточены на новенькой продавщице из лагерного магазина, которая была недосягаема даже теоретически, но от этого становившаяся еще желаннее. Внимание Свиста привлекла стая грачей, которые, раскачивая колючую проволоку предзонника, грелись на весеннем солнце. Тощий облезлый грач, измученный долгой зимней бескормицей, смело слетел на контрольно-следовую полосу и принялся разгребать рыхлую землю, отыскивая червей. Примеру вожака последовали сородичи. «Снова весна и снова грачи. Опять тюрьма и опять дрочи», — вздохнул Свист и зашел в цех.
Как-то после вечерней проверки в слабо освещенном тамбуре барака Свист лицом к лицу столкнулся со шнырем ДПНК. Майка, задержавшись на секунду, глядя в сторону, на одном дыхании, скороговоркой выпалил:
— Будешь ложиться, осмотри шконку.
И тут же исчез.
Свист спешил в каптерку, где его ждала грелка со спиртом. Хотелось побыстрее вылить ее содержимое в алюминиевую кружку, выпить большими глотками и, наскоро закусив черняжкой, лечь спать, чтобы увидеть во сне долгожданную свободу. Миновав каптерку, он прошел в свой угол. Темноту барака слабо растворяли отблески прожектора на вышке. Постель была аккуратно застелена, хотя Свист хорошо помнил, что утром сидел на заправленной наре и писал письмо. Подняв подушку, он ничего не обнаружил. Тогда Свист снял одеяло и стал прощупывать каждый сантиметр ватного матраца. Где-то, выше середины, ближе к изголовью, рука наткнулась на вертикально стоящую, острую, как бритва, заточку, намертво прикрученную вязальной проволокой к перекладине нары. Расчет был почти безошибочным. Кто-то знал, что сегодня Свист занес в жилую зону спирт. Известно было и то, что пить он будет только после вечерней проверки, а охмелев от большой дозы, плашмя упадет на постель. Его смерть расценивалась бы как самоубийство.
Свист догадывался, чьих рук это дело, но не успел расквитаться. С самого начала у него не заладились отношения с полублатными, которые «пахали» на оперчасть. Не смог он отблагодарить и Майку. По оперативно-режимным соображениям Свиста перевели на другую зону. В характеристике, вложенной в личное дело, четким почерком начальника отряда было указано: «Осторожный, хитрый, скрытный, беспринципный, легко приспосабливается к изменяющимся условиям». На этапе Свист долго размышлял, что побудило Майку, рискуя собой, спасать его жизнь. Может быть, шнырь косвенно принимал участие в этом деле, но в последний момент заговорила совесть? Но теперь об этом можно было только гадать. Он не жалел, что его переводят на другую зону, считая, что неважно, где сидеть, главное — с кем сидеть. Немного огорчало, что он не успел отовариться в лагерном ларьке и перемигнуться с молоденькой продавщицей. В последний завоз Людоед сменил гнев на милость и на зону завезли халву, к которой Свист был неравнодушен. В день, когда его увозили с зоны, в коридор этапного помещения проскользнул Майка. Улучив удобный момент, шнырь подозвал Свиста к решетке и сунул ему объемистый кулек, доверху заполненный желтыми маслянистыми комочками. Настроение сразу улучшилось. Зэк отсыпал немного халвы из кулька в ладонь и стал не- спеша жевать.
«Это сладкое слово — халва, — подумал он. — Такова непостижимость «женской» логики».