Когда он наклоняет голову набок, на какую-то долю секунды выглядит почти по-мальчишески.
— Не совсем. Это только дает отправную точку.
— Настоящие, добросовестные сумасшедшие люди знают, как лгать, Клэр, так хорошо, что ты никогда не заметишь ни малейшего намека на ложь. Настоящие сумасшедшие люди тщательно оправдывают зло, они заглушили подобие совести еще до того, как закончили начальную школу. Настоящие сумасшедшие люди упиваются болью и приравнивают власть к удовольствию, — он насмехается над бумагой. — Никакое количество галочек на странице не скажет тебе этого.
Я сыта по горло его всезнайским отношением и презрением к моей области знаний. С меня хватит того, я устала бояться следующего вздоха.
Я поднимаюсь на ноги, наклоняюсь над столом и тянусь за бумагой. Быстро, как вспышка, он хватает меня за запястье, его большой палец нажимает на мой пульс. От ощущения его теплых, грубых пальцев на моей коже сердце замирает. Кожа вспыхивает от его прикосновения, и меня охватывает иррациональная, всепоглощающая потребность убежать.
— А-а-а, — говорит он, прищелкивая языком. — Ты снова это сделала, Птичка[6].
Мой голос — всего лишь шепот.
— Птичка?
Удерживая мой взгляд своим, он проводит своим грубым, мужественным большим пальцем по моему пульсу, почти нежно.
— Это русское слово, значит «птичка».
— Ах, — говорю я, изображая храбрость. — Большой плохой русский использует ласкательные выражения?
Медленная, злая усмешка расползается по его лицу. О боже, я не могу отвести взгляд. Вспышка идеально ровных белых зубов и пухлых губ заставляет меня дрожать, безошибочное обещание разрушения написано в его чертах. Он из тех, кто покорит твое сердце, а потом разорвет его на куски и рассыплет, как конфетти.
Я ему не позволю.
Я моргаю и убираю от него руку. Мне холодно без его прикосновений, как будто кто-то потушил огонь, и я осталась в ледяной, темной комнате.
Я хочу, чтобы он снова прикоснулся ко мне, и ненавижу это чувство.
— Ты сказал, что я снова это сделала. Что именно?
Он перегибается через стол, натягивая цепи.
— Подошла достаточно близко, чтобы я мог прикоснуться к тебе.
— Ты переступаешь черту, Константин. Я твой врач.
— Нет, Клэр. Я тебя не нанимал. Не просил. Нигде не подписывал. Ты не мой врач.
Я не отвечаю. Не знаю, как это сделать.
— Я скажу, кто ты, — говорит он с ноткой презрения, которая мне слишком хорошо знакома.
Мой гнев вспыхивает, руки сжимаются в кулаки. Жар разливается по груди, и я яростно выдыхаю. Сажусь, но не так близко, чтобы он мог прикоснуться ко мне. Я всю свою жизнь слушала насмешки от богатой элиты за то, что не соответствую их идеальным критериям, либо от всех остальных за то, что я богатая элита. Это одинокое, очень одинокое место для жизни. Я не позволю этому мудаку судить меня.
— Продолжай, Константин. Сидя напротив целый час, не зная буквально ничего обо мне, кроме цвета волос и глаз, ты меня полностью раскусил. Давай послушаем. Кто я такая?
Я наблюдаю, как пульсирует вена на его виске, а ноздри раздуваются. Я бы испугалась нападения, если бы он не был прикован цепью. Черт, даже сейчас я боюсь.
— Ты либо девственница, либо никогда не была с мужчиной, который смог бы удовлетворить твое тело.
Я моргаю, слишком удивленная, чтобы ответить. Страх и желание так близко знакомы, не знаю, почему это пускает корни в моем животе, но знаю, что бессильна остановить это.
Я слушаю его, разинув рот и сжав пальцы на поверхности стола, пока он продолжает.
— Ты хорошая маленькая девочка. Следуешь правилам. Ты очаровательна и изобретательна, много работаешь. Ты остроумна и полна энтузиазма, многие становятся твоими друзьями, но лишь немногие входят в твой внутренний круг. Перечеркиваешь каждую букву «t» и расставляешь точки над «i». Ты не паркуешься на местах для инвалидов и никогда в жизни не получала штраф. Твой папа платил за колледж, так что у тебя нет студенческих ссуд.
Неужели я настолько предсказуема?
Он наклоняется ближе. Слава богу, он прикован. Расстояние — это единственное, что сейчас удерживает меня от того, чтобы поддаться гневу.
Когда он понижает голос, мне нужно наклониться ближе, чтобы услышать его. В его глазах вспыхивает лукавый огонек. Он облизывает губы.
— Ты доводила себя до оргазма, но у тебя никогда не было оргазма, от которого захватывало дух, который оставил бы без костей и разрушил нахрен. Тебе никогда не раздвигали ноги и не лизали киску, чтобы ты кричала до потери голоса, — он сглатывает. — Верно, доктор?