…наглая ухмылка отчима, в очередной раз требующего плату за то, что живу в его квартире…
…горы посуды, которые приходилось мыть после работы и учёбы по вечерам. Пустой холодильник, одиночество, тоска. Острое желание куда-нибудь от этого сбежать…
…пропавшие деньги, которые я копила на съем собственного жилья. Моя решимость найти краденое в комнате отчима и странная штука на его столе, которую я опрометчиво примерила…
…трах, бах, тарарах. Острая боль в виске и отголоски радостного пожелания счастливого путешествия… Куда?!
Так все вокруг меня — ненастоящее? Я что, оказалась в какой-то игре?
Не может быть, ощущения были слишком живыми. Как и страх смерти. Наши технологии до такой реалистичности точно еще не дошли.
Я напрягла извилины, гадая, кто я теперь: словившая галлюцинацию студентка или попаданка в пленницу. Сафир Астен — так звали девушку, чье тело я заняла.
Хотелось надеяться, что временно. Этот абсурд обязан был прекратиться, как только я пойму, как вернуться!
Воспоминания из жизни Сафир выплывали тягуче и медленно, я будто пробиралась наощупь в темноте со свечой в руке.
Сафир — своенравная дочь кузнеца, оставшаяся без отца и тут же пристроенная в невесты старому, толстому булочнику.
Из-под венца девица благополучно сбежала, прикинувшись юношей и поступив на военную службу в подчинение к Раштону Блэдмору, генералу армии Фаргаросы. Надеялась таким необычным способом перебраться к тетке, живущей в тысяче миль от родного города.
На первый взгляд, план был не так уж и плох: пусть на войне и опасно, зато искать там беглянку точно не станут, да и кормят отменно. Все лучше, чем путешествовать девице одной через всю страну без гроша в кармане.
Но, как и следовало ожидать, подобный секрет невозможно было хранить вечно. В одну из ночей Сафир была поймана на берегу реки, где она тайком от мужчин смывала с себя копоть и грязь сражений.
Из-за того, что ее нашли за пределами лагеря, а дежурящего на периметре часового никто не предупредил, в ней заподозрили шпионку армии врага, расположившегося на противоположном берегу реки Дьявори.
Никто из солдат не узнал в ней однополчанина. А если и узнал, то предпочел об этом умолчать. Ведь им тогда пришлось бы признать, что какая-то девка несколько месяцев водила их за нос, прикидывалась мужчиной, и никто, ни солдаты, ни офицеры не заметили наглой подмены.
Генерал за такой просчет по головке точно не погладит. Разжалует, уволит, расстреляет — кто знает. Проверять это на деле, очевидно, никому не захотелось.
И что оставалось мне? Только ждать, когда вернусь домой? Это стрёмное «счастливое путешествие» должно же когда-то само завершиться?
Морщась от холода, я брезгливо влезла обратно в мокрую рубашку: не ходить же мне голой.
Снаружи происходило движение: то приближались, то отдалялись мужские голоса, лязгал металл, хлопали далекие выстрелы. Пахло жареным мясом и костром — очень вкусно, и от голода сводило желудок.
За дверью моей камеры скучал стражник, лениво насвистывая какую-то незамысловатую мелодию и бряцая винтовкой.
Подойдя поближе, я попыталась рассмотреть его сквозь неровные дверные щели. Стройный и наверняка молодой, он сидел на земле, расслабленно прислонившись спиной к большому ящику в тени матерчатого тента.
Светлые волосы и загорелая щека — все, что я могла разглядеть из своего укрытия. Из ровных прядей, откинутых за спину, торчал кончик заостренного уха, из-за чего парнишка очень напоминал эльфа.
Я откашлялась. Может, юный солдатик будет добрее ко мне, чем те палачи.
— Эй, приятель… хм, как тебя там… — споткнулась на полуслове, понятия не имея, какое здесь принято обращение.
Солдат слегка повернул голову на звук, и я приободрилась.
— Тебя не затруднит принести мне теплой чистой воды и сухое полотенце?
Ямочка на загорелой щеке появилась, вероятно, из-за улыбки. Руки, чистящие винтовку, замерли.
— Прежде вас не беспокоили лишения солдатской жизни, леди или не леди, уж не знаю, как вас там, — в его тоне сквозил ничем не прикрытый сарказм.
Ах, стервец! А я-то думала, раз юный, то добрый!
Значит, он меня знал, и очень хорошо знал. Он — мой единственный шанс на спасение из плена.
Глава 5. Выбор невелик
— Ну, а теперь волнует! — рассердилась я, что ко мне продолжают относиться без уважения.
Даже дурацкий рядовой смеет оскорблять девушку, которая, кстати, ничего вообще плохого не сделала!