Я так много путешествовал и видел так много стран, что у него возникло желание похвастать своим могуществом. Он рассказывал мне много такого, о чем впоследствии мог бы пожалеть. Так я узнал, что люди, которые напали на меня в Смирне и хотели бросить меня в порт, были смутьянами, посланными им, и это они сообщили ему, что я снова в Смирне.
Он сожалел о том, что случилось, но добавил:
— Поистине много египетских черепов будет пробито и много египетских солдат будет брошено в смирненский порт, прежде чем Библос, Сидон и Газа узнают, что египтяне тоже уязвимы, что у них так же течет кровь и они умирают, когда им протыкают шкуру. Сирийские купцы слишком осторожны, правители трусливы, а люди медлительны, как быки. Нужен сильный человек, чтобы возглавить их и показать им, в чем их выгода.
Я спросил его:
— Зачем это нужно, Азиру, и за что ты так ненавидишь египтян?
Он погладил с хитрой улыбкой свою курчавую голову и ответил:
— Кто говорит, что я ненавижу их, Синухе? Я не питаю к тебе ненависти. Я вырос в золотом дворце фараона так же, как и мой отец, и все другие египетские принцы. Там я узнал, что в глазах образованных людей все люди равны. Нет народа, который был бы более храбр или малодушен, более жесток или сострадателен, порочен или добродетелен, чем другой. У всех наций есть герои и трусы, честные люди и обманщики — и это относится как к Сирии, так и к Египту. Правители поэтому ни к кому не испытывают ненависти и не делают никакого различия между народами, но ненависть — великая сила в руках правителя! Она обладает большим могуществом, чем оружие, ибо без ненависти ни одна рука не возьмется за оружие. Поэтому я делаю все возможное, чтобы разжечь ненависть между Сирией и Египтом, и я буду раздувать это пламя, пока оно не вспыхнет огнем, который истребит верховную власть Египта в Сирии. Все города, все народы Сирии должны узнать, что египтяне более низки, трусливы и жестоки, более развращены, жадны и неблагодарны, чем сирийцы. Они должны плеваться при упоминании о них, считать их узурпаторами, угнетателями, кровопийцами, мучителями и растлителями детей, — и тогда их ненависть сдвинет горы.
— Но ведь ты сам сказал, что все это ложь.
Пожав плечами, он простер руки и ответил:
— Что такое истина, Синухе? Когда эта истина прочно войдет в их кровь и плоть, тогда они поклянутся всеми своими богами, что это единственная истина, и не поверят никому, кто утверждает обратное. Они будут убеждены, что они сильнее, храбрее и справедливее всех людей на свете. Они будут считать, что их любовь к свободе сильнее страха смерти, голода и лишений, и они будут готовы заплатить за нее любую цену. Я научу их этому. Многие уже верят в это, и каждый, кто верит, обратит других в свою веру, пока новая истина не вспыхнет пожаром во всей Сирии. Истинно также и то, что Египет некогда добыл Сирию огнем и мечом.
— Что это за свобода, о которой ты говоришь? — спросил я, страшась его разговоров насчет Египта.
Он снова поднял руки и ласково улыбнулся.
— Свобода — слово, имеющее много значений; одни подразумевают под ней одно, другие — другое, но это совершенно неважно, поскольку она недостижима. Многое нужно, чтобы достичь свободы. Когда она завоевана, безопаснее не делиться ею, а хранить ее для себя. Думаю, что страну Амурру когда-нибудь назовут колыбелью свободы. Народ, верящий всему, что говорят, подобен гурту скота, который можно прогнать палкой через ворота, или стаду баранов, идущих за вожаком, не раздумывая о том, куда он бежит. И, может быть, именно я прогоню скот и поведу баранов.
— У тебя действительно бараньи мозги, раз ты говоришь такие рискованные вещи. Если бы фараон услышал это, он направил бы против тебя свои колесницы и копья. Он разрушит твои стены и повесит тебя и твоего сына вниз головой на носу своего военного корабля, когда вернется в Фивы.
Азиру только улыбнулся.
— Не думаю, что мне угрожает какая-то опасность со стороны фараона, ибо я получил символ жизни из его рук и воздвиг храм его богу. Он верит в меня больше, чем в кого-либо еще в Сирии, больше, чем в своих собственных посланников или начальников гарнизонов, которые поклоняются Амону. А теперь покажу тебе нечто очень занимательное.
Он повел меня к городским стенам и показал мне высохшее обнаженное тело, повешенное за пятки; на нем кишели мухи.