— Смотри внимательно, — сказал он, — и ты увидишь, что этот человек обрезан; он действительно египтянин. Он был у фараона сборщиком налогов, и у него хватило наглости явиться сюда, чтобы выяснить, почему я задолжал за год или за два с уплатой своей дани. Мои солдаты хорошо позабавились с ним перед тем, как повесить его на стене за его дерзость. Этим я добился того, что у египтян не стало охоты проезжать через страну Амурру даже большими группами, и купцы предпочитают платить пошлину мне, а не им. Ты поймешь смысл этого, когда я скажу тебе, что Мегиддо находится под моим владычеством, подчиняясь мне, а не египетскому гарнизону, который стоит, съежившись от страха, в своей крепости и не осмеливается выходить на улицы города.
— Да падет кровь этого несчастного на твою голову! — сказал я в ужасе. — Тебя ждет страшное возмездие, когда узнают об этом деянии, ибо в Египте можно шутить с кем угодно, кроме сборщиков налогов.
Я пытался объяснить ему, что у него ложное представление о богатстве и могуществе Египта, и предостерегал его от самодовольства. Даже кожаный мешок раздуется, если его наполнить воздухом, и, однако же, он сплющится, если его проколоть. Но Азиру только смеялся и сверкал своими золотыми зубами, затем приказал принести побольше жареной баранины на тяжелых серебряных блюдах, словно для того, чтобы показать свое богатство.
В его комнате было полно глиняных табличек, ибо гонцы доставляли ему сведения из всех городов Сирии. Он получал таблички также и от царя хеттов, и из Вавилона, чем он не мог не похвастать, хотя и не позволил мне взглянуть на их содержание. Ему было очень любопытно услышать от меня о стране хеттов, но я понимал, что он знает о ней столько же, сколько и я. Хеттские посланники посещали его и беседовали с его воинами и военачальниками.
Поняв это, я сказал:
— Лев и шакал могут заключить соглашение, чтобы охотиться за одной и той же добычей, но видел ли ты когда-нибудь, чтобы лучшие куски выпадали на долю шакала?
Он только смеялся.
— Велика моя жажда знания, и подобно тебе я пытаюсь узнать новое, хотя государственные дела мешают мне путешествовать, как это делаешь ты, ибо на тебе не лежит ответственность и ты свободен, как птица в небе. Поэтому что дурного, если хеттские командиры учат моих военачальников искусству войны? У них есть новое оружие и опыт, которого нам недостает. Это может быть только полезно для фараона, потому что если когда-нибудь начнется война, — ну что ж, Сирия долго была щитом для фараона, и часто окровавленным щитом. Вот это-то мы и припомним, когда дойдет до сведения счетов.
Когда он заговорил о войне, я вспомнил Хоремхеба и сказал:
— Я слишком долго пользовался твоим гостеприимством и должен теперь вернуться в Смирну, если ты предоставишь в мое распоряжение носилки. Никогда я не взойду вновь ни в одну из твоих ужасных повозок. Я предпочел бы, чтобы меня сразу забили до смерти палками. Смирна стала пустыней для меня, и, несомненно, я слишком долго сосал кровь из нищей, обездоленной Сирии. Я собираюсь отплыть в Египет. Мы, может быть, не скоро встретимся, возможно, никогда, ибо мне сладостна память о нильской воде. Кто знает, не останусь ли я пить ее, поскольку я видел достаточно зла в мире и также узнал кое-что об этом от тебя.
Азиру возразил:
— Никто не знает, что будет завтра. Катящиеся камни не обрастают мхом, а беспокойство, светящееся в твоих глазах, не даст тебе долго засидеться на одном месте.
Мы расстались друзьями; он дал мне носилки, и его воины сопровождали меня обратно в Сирию, чтобы я не подвергся насилию как египтянин.
У ворот Смирны над моей головой стрелой промчалась ласточка; я встревожился, и уличные камни обжигали мне ноги. Дойдя до дома, я сказал Капта:
— Собери наши пожитки и продай этот дом. Мы отправляемся в Египет.
3
Незачем описывать наше путешествие, которое теперь кажется мне тенью или беспокойным сном. Когда я наконец ступил на борт судна, которое должно было доставить меня в Фивы, город моего детства, такое сильное безграничное томление переполнило мою душу, что я не мог ни стоять, ни лежать, а шагал взад и вперед по переполненной палубе среди свернутых циновок и тюков с товарами. Запах Сирии преследовал меня, и каждый проходящий день усиливал мое нетерпение увидеть вместо скалистого побережья некую равнинную страну, зеленую от зарослей тростника. Когда наше судно простаивало целыми днями на пристанях прибрежных городов, я приходил в такое смятение, что не мог осматривать эти места и собирать сведения; рев ослов на берегу, выкрики рыбных торговцев и разноголосица чужеземной речи сливались в моих ушах в шум, неотличимый от шума моря.