Хоремхеб смотрел на меня нетерпеливо, как на лепечущего младенца. Потом, вдохновясь «крокодильим хвостом», он снова обрел чувство юмора и заметил:
— По крайней мере мы согласны, что пришло время изгнать Амона, и если это будет сделано, это должно быть сделано внезапно, ночью и тайком, и по всей стране в одно и то же время. Жрецов высших ступеней нужно немедленно казнить, а других отправить в рудники и каменоломни. Но фараон по своему недомыслию желает все делать открыто, ничего не скрывая от народа и при свете своего бога, ибо солнечный диск — это его бог; совсем не новое учение, кстати. Эта затея безумна и будет стоить много крови. Я не хотел это выполнить, поскольку мне не сказали заранее о его планах. Клянусь Сетом и всеми демонами, если бы я знал об этом деле, я бы хорошо его организовал и сверг Амона так быстро, что сам едва ли понял бы, что случилось. Но сейчас каждый уличный мальчишка в Фивах знает про этот план; жрецы подстрекают народ во дворах храма, мужчины ломают ветки в своих садах, чтобы превратить их в оружие, а женщины идут в храм со стиральными вальками, спрятанными под платьями. Клянусь моим Соколом, я готов заплакать от безумия фараона.
Он положил голову на руки и проливал слезы над испытаниями, которые предстояли Фивам. Мерит принесла ему третий кубок «крокодильего хвоста» и смотрела с таким восхищением на его широкую спицу и крепкие мышцы, что я резко приказал ей уйти и оставить нас одних. Я пытался рассказать Хоремхебу о том, что видел в Вавилоне и земле Хатти и на Крите, пока не заметил, что «крокодил» уже ударил его по голове своим хвостом и что он забылся тяжелым сном, уронив голову на руки. Он провел эту ночь рядом со мной, и я сторожил его сон, слушая всю ночь, как пируют в таверне солдаты. Капта с хозяином считали себя обязанными угощать их, дабы они охотнее защищали дом, когда начнутся беспорядки. Но мне было невесело, ибо я размышлял о том, что в каждом доме Фив точат ножи, острят колья и обивают медью пестики от ступок. Я думал о том, что в городе немногие спят в эту ночь — и, конечно же, фараон не был среди них, но Хоремхеб, прирожденный воин, спал крепко.
2
Всю ночь напролет толпы бодрствовали перед храмом. Бедные лежали на прохладных лужайках цветочных садов, между тем как жрецы приносили беспрерывные и обильные жертвы Амону и раздавали жертвенное мясо, хлеб и вино народу. Они взывали к Амону громкими голосами и сулили вечную жизнь всем, кто верит в него и отдаст ради него жизнь.
Жрецы могли бы предотвратить кровопролитие, если бы захотели. Они должны были только покориться, и фараон отпустил бы их с миром и не стал бы их преследовать, поскольку его бог питает отвращение к гонениям и ненависти. Но богатство и власть ударили им в голову, так что даже смерть не страшила их. Они знали, что ни народ, ни малочисленные стражники Амона не могут противостоять армии, обученной и окрепшей в боях, но что такая армия сметет все на своем пути, как половодье сметает сухую солому. Они желали кровопролития между Амоном и Атоном, так, чтобы изобразить убийцей и преступником фараона, который тогда позволит грязным неграм проливать чистую кровь египтян. Они жаждали, чтобы Амону была принесена такая жертва, которая выдержала бы пробу вечности, даже если бы его изображение было свергнуто, а храм закрыт.
После этой долгой ночи диск Атона поднялся наконец над тремя восточными холмами, и прохладная тьма уступила место палящему зною дня. На каждой улице и во всех людных местах трубили в рога, и глашатаи громко читали воззвание, в котором фараон подтверждал, что Амон — ложный бог, и что теперь он должен быть свергнут и проклят во веки веков, и имя его должно быть стерто со всех надписей и монументов, а также и с могил. Все храмы Амона как в Верхнем, так и в Нижнем Царствах, все его земли, скот, рабы, строения, золото, серебро и медь были конфискованы в пользу фараона и его бога. Фараон обещал превратить храмы в открытые аллеи, сады, общественные парки, а священные озера сделать общедоступными, так чтобы бедные могли купаться там и свободно брать воду. Он обещал разделить землю Амона среди безземельных, чтобы они обрабатывали ее во имя Атона.
Люди слушали это воззвание в молчании, как требовал того обычай. Затем везде — на улицах и площадях и перед храмами — поднялся громовой рев: «Амон! Амон!» Таким страшным был этот крик, что даже камни и стены, казалось, обрели дар слова. И теперь черные отряды заколебались. Лица воинов, раскрашенные красной и белой краской, посерели, глаза блуждали; оглядевшись вокруг, они увидели, что их очень мало в этом могущественном городе, в котором они находились впервые. Из-за сильного шума немногие слышали, что фараон, отделив свое имя от имени Амона, принял имя Эхнатона — любимца Атона.