Едва я смог ходить, меня отвели в шатер Азиру, пропахший жиром, шерстью и куреньями. Азиру направился мне навстречу, рыча как лев; у него на шее позвякивали золотые цепи, а курчавая борода его была в серебряной сетке.
Он подошел ко мне и обнял меня, сказав:
— Я огорчен, что мои люди дурно обошлись с тобой. Ты должен был назвать им свое имя и объяснить, что ты посланник фараона и мой друг. Тебе следовало также размахивать пальмовой ветвью над головой в знак мира, как того требует обычай. Мои люди сказали мне, что ты. бросился на них с ножом в руке, гак что, защищаясь, они были вынуждены схватить тебя.
Мои ободранные колени горели и боль в запястьях не утихала. Снедаемый горечью, я возразил:
— Посмотри на меня и подумай, угрожала ли твоим людям опасность? Они сломали мою пальмовую ветвь, и ограбили меня, и топтали таблички фараона. Тебе следовало бы выпороть их, дабы научить их уважать посланника фараона.
Но Азиру насмешливо распахнул свою одежду и поднял руки.
— Видно, тебе приснился дурной сон, Синухе! Что я могу поделать, если во время столь утомительного путешествия ты поранил свои колени о камни? Я и не подумаю пороть своих лучших людей из-за какого-то жалкого египтянина, а слова посланника фараона как жужжание мух в моих ушах.
— Азиру, царь царей, прикажи по крайней мере выпороть того человека, который подло изранил мне всю спину, когда я бежал за колесницей. Вели выпороть его, и я буду удовлетворен. Знай же, что я принес мир как дар тебе и Сирии!
Азиру громко расхохотался и ударил себя в грудь.
— Что мне в том, что этот ничтожнейший фараон будет ползать передо мной в грязи, умоляя о мире? Все же речи твои разумны. Поскольку ты мой друг, друг моей супруги и моего сына, я велю выпороть человека, который изранил тебе спину, подгоняя тебя, ибо это не согласуется с добрым обычаем. Как ты знаешь, я не пользуюсь грязными средствами, сражаясь во имя высоких целей.
Итак, я имел удовольствие видеть худшего из моих мучителей выпоротым на глазах солдат, собранных перед шатром Азиру. Его товарищам ничуть не было жалко его, они только дразнили его и стонали от смеха, когда он визжал, ибо они были военными и радовались всему, что нарушало однообразие их жизни. Без сомнения, Азиру позволил бы им забить этого человека до смерти, но, когда я увидел текущую кровь и мясо, свисающее с ребер, я поднял руки и даровал ему жизнь. Затем я велел отнести его в шатер, предоставленный мне Азиру, и поместить рядом со мной — к негодованию командиров, размещавшихся там до меня. Его товарищи приветствовали меня с энтузиазмом, полагая, что я намерен после порки применить к нему изощренные пытки. Но я смазал ему спину теми же самыми мазями, которые втирал в свои колени и ягодицы, перевязал его раны и позволил ему выпить его порцию пива. Этот человек решил, что я сумасшедший, и потерял ко мне всякое уважение.
Вечером Азиру пригласил меня поесть жареной баранины и риса, сваренного в сале, и я ел в его шатре вместе с ним и его военачальниками и с теми хеттскими командирами, которые были в лагере. Их накидки и нагрудники были украшены изображениями двуглавых секир и крылатого солнца. Мы вместе пили вино, и все обходились со мной благожелательно и приветливо, как с простаком, который пришел предложить мир именно тогда, когда он был им более всего нужен. Они громко говорили о независимости Сирии, ее будущей мощи и о ярме угнетателя, которое они сбросили со своих плеч. Но, напившись как следует, они стали браниться, и наконец человек из Иоппии вытащил нож и ударил в шею другого — из Амурру. Ничего страшного не произошло, ибо оказалось, что артерия не задета, и я смог быстро залечить рану; в благодарность за это он сделал мне много подарков. За этот поступок все тоже сочли меня идиотом.
2
Когда трапеза завершилась, Азиру отпустил своих командиров и хеттов, чтобы они разобрались в своих склоках у себя в шатрах. Он показал мне своего сына, который сопровождал его в походах, хотя ему было всего семь лет; он вырос красивым мальчиком: у него были щеки, как персик, и черные блестящие глаза, волосы же черные и курчавые, как отцовская борода, и белый цвет лица его матери.
Поглаживая ребенка по голове, Азиру сказал мне:
— Видал ли ты более красивого мальчика? Я завоевал для него много престолов, и он будет великим правителем. Его владычество будет простираться так далеко, что я едва осмеливаюсь думать об этом. Он уже своим собственным мечом распорол живот рабу, оскорбившему его; он умеет читать и писать и не боится боя, ибо я уже брал его в сражение, хотя лишь тогда, когда усмирял бунт в селениях, где его юной жизни не угрожала опасность.