Как-то ночью в его шатер вошли двое убийц и ранили его ножом, но не смертельно. Он убил одного, а его маленький сын проснулся и вонзил свой короткий меч в спину другого, так что тот также умер. На следующий день Азиру вызвал меня в свой шатер и с бранью предъявил мне такие обвинения, что до смерти напутал меня. Впоследствии мы пришли к окончательному решению. От имени фараона я заключил мир с ним и со всеми городами Сирии. Газа оставалась Египту, Азиру было предоставлено разгромить вольные отряды, а за фараоном сохранялось право купить свободу пленным египтянам и рабам. На этих условиях мы составили договор о вечной дружбе между Египтом и Сирией. Он был записан на глиняных табличках и скреплен именами тысячи богов Сирии и тысячи богов Египта, а также именем Атона. Азиру страшно ругался, прикладывая к табличкам свою печать, а я тоже рвал на себе одежду и плакал, ставя на них свою египетскую печать. Но в глубине души мы оба были очень довольны. Азиру дал мне много подарков, и я тоже обещал много послать ему, его жене и сыну с первым же кораблем, который отплывет из Египта после мирного соглашения.
Мы расстались в полном согласии; Азиру даже обнимал меня и называл своим другом. Я поднял его красивого мальчика, похвалил его за доблесть и прикоснулся губами к его розовым щечкам. Однако и Азиру, и я знали, что договор, заключенный нами навечно, не стоил глины, на которой был написан. Он заключил мир потому, что его принудили к этому, а Египет потому, что так желал фараон. Наш мир висел в воздухе, подвластный всем ветрам, поскольку все зависело от того, в каком направлении хетты двинутся от Митанни, от стойкости Вавилона и от военных кораблей Крита, охранявших морскую торговлю.
Во всяком случае Азиру начал распускать свои войска и снабдил меня эскортом до Газы, отдав в то же самое время приказ тамошним отрядам снять бесполезную осаду этого города. Все же я чуть не умер, прежде чем добрался до Газы. Когда мы были у ее ворот и мой эскорт замахал пальмовыми ветвями и закричал, что мир заключен, египетские защитники стали пускать в нас свои стрелы и бросать копья, и я решил, что пришел мой последний час. Невооруженному солдату, державшему передо мной свой щит, стрела пронзила горло, и он упал, истекая кровью, тогда как товарищи его бежали. Ужас парализовал мои нош, и я заполз под щит, как черепаха, плача и крича самым жалостным образом. Поскольку под щитом я был недоступен для египетских стрел, египтяне вылили кипящую смолу из огромных кувшинов, и смола текла в мою сторону, пузырясь и шипя. По счастливой случайности меня прикрыли какие-то большие камни, так что я получил лишь легкие ожога на руках и коленях.
Это зрелище вызвало у людей Азиру такой хохот, что они попадали на землю и лежали, корчась от смеха. Наконец их командир приказал трубить в рога, и египтяне согласились доставить меня в город. Но они не захотели открыть ворота, а спустили на веревке тростниковую корзину, в которую я должен был забраться вместе с моими глиняными табличками и пальмовой ветвью, и так они втащили меня на стену.
Я резко выругал за это гарнизонного командира, но он оказался грубым и упрямым человеком. Он сказал мне, что столько раз сталкивался с вероломством сирийцев, что и не собирался открывать городские ворота без личного приказа Хоремхеба. Он не хотел верить, что мир подписан, хотя я показал ему все мои глиняные таблички и говорил с ним от имени фараона; он был простоват и упорен. Но если бы не его простоватость и упорство, Египет давно потерял бы Газу; поэтому я не имел никакого права строго упрекать его.
Из Газы я отплыл назад в Египет. Я приказал поднять на топ-мачте флаг фараона и все сигналы мира на случай, если покажутся вражеские корабли. При этом матросы преисполнились презрения ко мне и сказали, что такое разряженное и разукрашенное судно больше похоже на шлюху, чем на корабль. Когда мы достигли реки, вдоль берегов толпился народ, размахивая пальмовыми ветвями и прославляя меня как посланца фараона, принесшего мир. Даже матросы наконец проявили ко мне уважение, позабыв о том, что на стену Газы меня подняли в корзине.
Когда я вновь оказался в Мемфисе и Хоремхеб прочел мои глиняные таблички, он расхвалил мой дипломатический талант, и это меня немало удивило, поскольку он вообще не был склонен хвалить меня. Я не мог понять этого, пока не узнал, что военным кораблям Крита приказано вернуться домой. Газа вскоре перешла бы в руки Азиру, если бы война продолжалась, ибо без морского сообщения город был бы потерян. Потому-то Хоремхеб и превозносил меня и поспешил отправить в Газу много кораблей, груженных войсками, оружием и припасами.