И я ответил:
— Конечно, я поеду, Эйе, ибо хочу, чтобы моя радость была полной.
Но он не понял того, что я имел в виду.
5
Так я вернулся в Ахетатон вместе с Эйе. У себя в Танисе Хоремхеб тоже услышал об этих событиях, быстро снарядил военные корабли и поспешил вверх по реке в Ахетатон. В городах и селениях, мимо которых они плыли, все было тихо; храмы вновь открыли и изображения богов восстановили в положенных местах. Он торопился, чтобы прибыть в Ахетатон одновременно с Эйе и вступить с ним в борьбу за власть. Поэтому он простил всех рабов, которые сложили оружие, и не наказал никого, кто добровольно согласился сменить крест Атона на рог Амона. Народ славил его за милосердие, хотя шло оно не от сердца, а от желания сохранить для войны годных людей.
Ахетатон был проклятым местом. Жрецы и «рога» охраняли все ведущие к нему дороги и убивали каждого, кто бежал из города, если он отказывался принести жертву Амону. Они также перегородили реку медными цепями, чтобы никто не мог ускользнуть этим путем. Я не узнал города, когда увидел его снова, ибо на улицах царила мертвая тишина, цветы в парках завяли, зеленая трава пожухла, потому что сады никто не поливал. Птицы не пели на иссохших от солнца деревьях, и над всем городом висел отвратительный запах смерти. Знатные семьи покинули свои дома, а их слуги разбежались первыми, бросив все, так как никто не смел ничего унести с собой из проклятого города. Собаки погибали в своих конурах, а лошади голодали в стойлах, ибо сбежавшие конюхи подрезали им сухожилия там, где они стояли. Когда я приехал, прекрасный Ахетатон был уже мертвым городом и издавал запах тления.
Но фараон Эхнатон и его семья оставались в золотом дворце. Самые верные из слуг, а также старшие придворные, которые не представляли себе жизни без фараона, оставались с ним. Они ничего не знали о том, что произошло в Фивах, потому что за последний месяц ни один гонец не прибыл в Ахетатон. Запасы провизии были на исходе, и по велению фараона ели лишь черствый хлеб и похлебку бедняков. Наиболее предприимчивые удили рыбу в реке или убивали птиц, бросая в них палки, но делалось это тайком.
Жрец Эйе сначала отправил меня к фараону рассказать ему о том, что случилось, ибо я был его доверенным лицом. Я пошел, но все во мне застыло. Я не чувствовал ни радости, ни печали, и мое сердце было закрыто даже для Эхнатона. Он поднял свое посеревшее изможденное лицо с остановившимся взглядом и спросил:
— Синухе, ты вернулся один? Где все те, которые были мне верны? Где те, кто любил меня и кого я любил?
Я ответил ему:
— В Египте опять правят старые боги, и в Фивах жрецы приносят жертвы Амону перед ликующей толпой. Они прокляли тебя, фараон Эхнатон, и твой город. Они прокляли твое имя на веки вечные и уже стирают его со всех надписей.
Он нетерпеливо двинул рукой, и лицо его опять исказилось страданием, когда он упрямо повторил:
— Я не спрашиваю тебя, что случилось в Фивах. Но где же те, кто мне верен, и все, кого я любил?
Я ответил:
— С тобой все еще твоя прекрасная супруга Нефертити. Твои дети тоже с тобой. Молодой Секенре ловит рыбу в реке, а Тут, как обычно, играет в похороны со своими куклами. Что тебе до других?
Но он настаивал:
— Где мой друг Тутмес, которого я любил, ведь он был и твоим другом? Где этот художник, чья рука наделяла вечной жизнью самые камни?
— Он погиб за тебя, фараон Эхнатон, — ответил я. — Негры проткнули его копьем и бросили его тело в реку на съедение крокодилам, ибо он был верен тебе. Он отвернулся от тебя, но не думай об этом сейчас, когда шакалы воют в его пустой мастерской.
Фараон Эхнатон провел рукой так, словно снимал паутину со своего лица, потом перечислил имена тех, кого он любил. О некоторых я говорил:
— Он погиб за тебя, фараон Эхнатон.
Наконец я сказал:
— Власть Атона рухнула. Нет больше царства Атона на земле, и Амон опять правит миром.
Он посмотрел прямо перед собой и, беспомощно шевеля бескровными руками, произнес:
— Да-да, знаю. Мои видения рассказали мне все об этом. Вечное царство нельзя создать в земных пределах. Все вернется на круги своя, и миром будут править страх, ненависть и несправедливость. Лучше бы мне умереть, а еще лучше никогда не родиться и не видеть того зла, что творится на земле.
Его ослепление так возмутило меня, что я горячо возразил:
— Ты не видел еще и малой доли тех бед, которые разразились из-за тебя, фараон Эхнатон! Ты не видел, как кровь твоего сына течет по твоим рукам, и твое сердце не леденело от предсмертного крика твоей возлюбленной. Поэтому ты говоришь пустое, фараон Эхнатон.