Я не боялся одиночества, так как всю свою жизнь был одинок и был рожден для этого. Но мое сердце сжималось от горечи при мысли о том, что никогда более я не увижу Фив, не почувствую у себя под ногами мягкой почвы Черной Земли и не выпью нильской воды.
Я сказал Хоремхебу:
— У меня мало друзей, ибо люди сторонятся меня из-за моей озлобленности и острого языка, но ты, конечно, позволишь мне попрощаться с ними. Я бы с радостью попрощался и с Фивами, прошелся бы еще раз по улице Рамс, чтобы вдохнуть дым жертвоприношений меж яркими колоннами великого храма и запах жареной рыбы в сумерках в бедных кварталах.
Хоремхеб, несомненно, исполнил бы мою просьбу, если бы я плакал и повергся перед ним ниц, поскольку он был очень тщеславен. Но, как ни был я слаб, я не хотел унижаться перед ним, ибо ученость не должна кланяться власти. Я прикрыл рот рукой и попытался скрыть свой страх за зевотой, так как всегда от сильного испуга меня одолевала дремота. Думаю, это качество отличает меня от других.
Тогда Хоремхеб ответил:
— Я не допущу никаких ненужных прощаний, ибо я воин и презираю слабость. Я облегчу тебе дорогу и отправлю тебя в путь немедленно, чтобы не давать пищи для народных волнений и выступлений. Ты известен в Фивах даже больше, чем думаешь. Ты покинешь город в закрытых носилках, но если кто-то захочет последовать за тобой в место твоего изгнания, я не воспрепятствую этому. Но он должен будет оставаться там до конца своих дней, даже если ты умрешь первым. Он тоже умрет там. Опасные мысли — это чума, которой легко заразиться, и я не желаю, чтобы другой человек занес эту чуму в Египет. Если же ты под своими друзьями подразумеваешь некоего раба с мельницы, у которого срослись пальцы, пьяницу-художника, который изображает божество присевшим у дороги, и пару негров, зачастивших в твой дом, тебе не нужно и искать их, чтобы попрощаться: они уже отправились в дальний путь и не вернутся никогда.
В эту минуту я ненавидел Хоремхеба, но себя ненавидел еще больше. Снова я посеял смерть, и друзья мои пострадали из-за меня. Я ничего не сказал, но склонился перед ним с простертыми руками и оставил его, и стража увела меня. Дважды он открывал рот, чтобы заговорить со мной, прежде чем я ушел, и сделал шаг вперед. Но затем остановился и произнес:
— Фараон сказал.
Стражники закрыли меня в носилках и унесли из Фив через три холма, а затем на восток, в пустыню, по вымощенной дороге, построенной по приказу Хоремхеба. Мы были в дороге двадцать дней, пока не пришли в гавань, где корабли грузили товары для земли Пунт. Там были местные жители, так что оттуда стражники несли меня еще три дня вдоль берега до покинутого селения, где когда-то обитали рыбаки. Здесь они отвели мне участок земли, где я мог ходить, и выстроили дом, в котором я прожил все эти годы. Я не нуждался ни в чем. Я жил жизнью богатого человека. У меня есть превосходные письменные принадлежности и бумага, ларцы из черного дерева, где я держу книги, которые я написал, и все, что требуется врачу. Но книга, которую я пишу сейчас, — последняя, и мне нечего больше сказать, ибо я стар и устал и зрение мое настолько слабо, что я едва могу различать знаки на папирусе.
Мне кажется, я не выжил бы, если бы не записал и таким образом не пережил бы заново всю свою жизнь. Я писал для того, чтобы уяснить для себя смысл своего существования, но теперь, когда я заканчиваю свою последнюю книгу, я еще меньше знаю о нем, чем когда я начал писать. Тем не менее писательский труд все эти годы доставлял мне великое удовольствие. Каждый день море было у меня перед глазами. Я видел его красным и видел черным, днем я видел его зеленым, а в темноте оно казалось белым. В дни иссушающего зноя оно представало передо мною ярко-синим. Этого вполне достаточно, ибо море кажется безбрежным и ужасным для человека, у которого оно вечно перед глазами.
Я смотрел и на красные холмы, окружавшие меня. Я изучал песчаных блох; скорпионы и змеи были моими собеседниками, и они не боялись меня, а слушали мои речи. Все же мне кажется, что они — неподходящая компания для человека, и они так же наскучили мне, как бесконечно катящиеся морские валы.
Мне следовало бы упомянуть о том, что в первый же год моего пребывания в этом селении, где были лишь побелевшие кости и полуразрушенные хижины, Мути приехала ко мне из Фив с одним из караванов фараона, когда корабли снова отплывали в Пунт. Она поздоровалась со мною и горько заплакала, увидев, как я был жалок: щеки мои ввалились, живот втянулся, а моя душа была ко всему безразлична.