Тогда царская супруга Тайя шагнула к постели и отстранила его. До сих пор она стояла у стены с воздетыми в горе руками, неподвижная, как изваяние. Позади нее стояли юный наследник трона Аменхотеп и его сестра Бакетамон, но я все еще не смел поднять на них глаза. Теперь, когда в комнате началась суета, я взглянул на них и узнал их по их изображениям в храмах. Наследник был одних лет со мной, но выше меня. У принцессы Бакетамон были благородные и прекрасные черты лица и большие глаза. Но величественнее их была царская супруга Тайя, хотя она была невысокого роста и полная. У нее был очень смуглый цвет лица, широкие и выдающиеся скулы. Рассказывали, что происходила она из народа и что в ее жилах течет негритянская кровь; не знаю, так ли это, ибо это только слух. Если даже и правда, что ее родители не носили почетных титулов в летописях, все же глаза ее выражали ум, смелость и проницательность, да и вся ее внешность излучала властность. Когда она сделала движение рукой, взглянув на того, кто заговаривал кровь, он показался пылью под ее смуглыми ногами. Я понял ее чувства, ибо этот человек был погонщиком мулов, низким по рождению, и не умел ни читать, ни писать. Он стоял, склонив голову, свесив руки и открыв рот, с безучастным лицом. Хотя он не был искусным и талантливым, но все же обладал способностью заговаривать кровь одним своим присутствием. Потому-то его и оторвали от поля и мулов и платили ему вознаграждение в храме; но, несмотря на весь обряд очищения, вокруг него держался запах навоза. Он и сам не мог бы объяснить, что эта за сила. Она таилась в нем, как таится в земле драгоценный камень, и сила эта была такова, что ни изучить ее, ни упражняться в ней было невозможно.
— Я не позволяю ему касаться бога, — заявила царица. — Я сама буду держать голову бога, если это необходимо.
Птагор протестовал, ибо это была неприятная и кровавая работа; тем не менее она села на край постели и с величайшей осторожностью положила голову своего умирающего мужа себе на колени, не обращая внимания на слюну, которая капала на ее руки.
— Он мой, — сказала она, — и никто другой не прикоснется к нему. Только из моих рук он может уйти в царство смерти.
— Он вступит на корабль своего отца солнца, — промолвил Птагор, надрезая кожу своим кремневым ножом. — Он рожден от солнца и вернется к солнцу, и все будут восхвалять его имя во веки веков… Во имя Сета и всех демонов, чем занят тот, кто останавливает кровь?
Он говорил, чтобы отвлечь внимание царицы от операции — так опытный врач беседует с больным, которому причиняет боль; но последние слова он прошипел крестьянину, который стоял, прислонившись к притолоке, с сонными, полузакрытыми глазами. Кровь хлынула из головы фараона и заструилась по коленям его супруги, так что она вздрогнула и лицо ее стало изжелта-серым. Крестьянин очнулся от своих мыслей, несомненно, о быках и оросительных канавах, вспомнил о своей обязанности и, подойдя к постели, взглянул на фараона и поднял руки. Кровотечение тотчас же прекратилось, и я вымыл и очистил от крови голову.
— Простите меня, моя маленькая госпожа, — сказал Птагор, взяв бор у меня из рук, — к солнцу, да, конечно, прямо к своему отцу на золотой корабль, да будет с ним благословение Амона!
Говоря это, он быстро и ловко вращал руками бор до тех пор, пока не просверлил кость. Наследник открыл глаза, сделал шаг вперед, и по лицу его пробежал трепет, когда он сказал:
— Не Амон, а Ра-Герахте благословит его, и он проявится в Атоне.
— Да, разумеется, Атон, — успокаивающе прошептал Птагор. — Конечно, Атон, это я обмолвился.
Он снова взял свой кремневый нож и молоток с эбонитовой рукояткой и легкими постукиваниями стал отодвигать кусок кости.
— Ибо я помню, что в своей божественной мудрости он воздвиг храм Атону. Это случилось, несомненно, после рождения наследника, не так ли, прекрасная Тайя? Одну минуту.
Он с беспокойством взглянул на наследника, который стоял у постели со сжатыми кулаками и подергивающимся лицом.
— Глоток вина уймет дрожь в моих руках и не причинит никакого вреда наследнику. В такое время, как сейчас, вполне можно было бы сломать печать на царском кувшине. Так-то!
Я подал ему щипцы, и он со скрежетом выдернул кусок кости.
— Посвети немного, Синухе!
Птагор тяжело вздохнул, ибо самое худшее осталось позади; так же вздохнул и я. Казалось, то же чувство облегчения передалось лежащему без сознания фараону, ибо его члены пришли в движение, дыхание стало медленнее и он впал в еще более глубокую кому. Птагор задумчиво рассматривал при ярком освещении открытый мозг фараона: он был серовато-голубой и трепещущий.