— Почему ты не пришел ко мне тогда, Синухе? Если бы ты меня искал, то нашел бы меня. Ты дурно поступил, не приходя ко мне и посещая других женщин, ведь на твоем пальце был мой перстень.
— Я был совсем еще мальчиком, и я боялся тебя, но в моих снах ты была моей сестрой, Нефернефер, и — смейся, если хочешь, — я никогда еще не знал ни одной женщины. Я ждал, что снова увижу тебя.
Она рассмеялась и жестом выразила недоверие.
— Ты, конечно, лжешь. В твоих глазах я должна выглядеть старой уродиной, и насмехаться надо мной и лгать мне — забава для тебя. — Ее глаза были теперь веселыми, как в прежние дни, и она казалась настолько моложе, что мое сердце переполнилось и заныло, когда я посмотрел на нее.
— Это правда, что я не прикасался ни к одной женщине, — сказал я, — но, может быть, неправда, что я ждал тебя. Позволь мне быть откровенным. Очень много женщин прошло передо мной, молодых и старых, хорошеньких и некрасивых, мудрых и глупых; но я смотрел на всех одинаково — глазами врача, и ни одна из них не взволновала моего сердца, хотя почему так было, не могу сказать, я сам не знаю.
— Наверное, когда ты был малышом, ты свалился с груженой повозки и приземлился верхом на оглобле, и вот с тех пор ты приуныл и полюбил одиночество, — и, смеясь, она слегка коснулась меня так, как не касалась еще никогда ни одна женщина. Отвечать было излишне, ибо она сама знала, что сказанное ею — неправда. Она быстро отдернула руку, прошептав:
— Выпьем вина вместе. Я все же могу насладиться с тобой, Синухе.
Мы пили вино, тогда как рабы выносили некоторых гостей к их носилкам, а Хоремхеб обнял рукой сидящую рядом с ним женщину, называя ее своей сестрой. Он снял с себя золотую цепь и хотел повесить ей на шею.
Но она сопротивлялась и говорила сердито:
— Я приличная женщина, а не шлюха! — Поднявшись, она пошла прочь с оскорбленным видом, но у выхода незаметно сделала знак, и Хоремхеб последовал за ней. Я не видел больше никого из них в этот вечер.
А те, кто еще оставался, продолжали пить. Они ходили, шатаясь, спотыкаясь о табуреты и потренькивая на цитре, которую стащили у музыкантов. Они обнимались, называя друг друга братом и другом, а потом передрались и обзывали друг друга кастратами и евнухами.
Я был пьян, но не от вина, а от близости Нефернефернефер и от прикосновения ее руки, пока наконец по сделанному ею знаку слуги не начали гасить светильники и подбирать растоптанные гирлянды. Тогда я сказал ей:
— Я должен идти.
Но каждое слово разъедало мое сердце, как соль рану, ибо я боялся потерять ее и каждое мгновение без нее казалось мне потраченным даром.
— Куда ты пойдешь? — спросила она, притворяясь удивленной.
— Я иду, чтобы ходить дозором этой ночью на улице перед твоим домом. Я иду, чтобы принести жертву в каждом фиванском храме в благодарность богам за то, что вновь встретил тебя. Я иду срывать цветы с деревьев, чтобы усыпать ими твой путь, когда ты выйдешь из дома, и купить мирры, чтобы намазать ею косяки твоих дверей.
Она улыбнулась и сказала:
— Было бы лучше, если бы ты не уходил, ибо цветы и мирра у меня уже есть. И если ты уйдешь столь возбужденный вином, ты заблудишься среди чужих женщин. Этого я не допущу.
Ее слова преисполнили меня радостью. Я хотел схватить ее, но она сопротивлялась, говоря:
— Постой! Нас могут увидеть слуги. Хотя я и живу одна, я не продажная женщина.
Она вывела меня в свой сад, окутанный лунным сиянием и наполненный ароматом мирры и акаций. В пруду цветы лотоса уже закрыли свои чашечки на ночь, и я видел, что края пруда выложены разноцветными камнями. Слуги полили воду нам на руки и принесли жареного гуся и фрукты в меду, и Нефернефернефер сказала:
— Ешь и наслаждайся здесь со мной, Синухе.
Но мое горло сжалось от желания, и я не мог глотать. Она одарила меня насмешливым взглядом и ела с жадностью. Каждый раз, когда она глядела на меня, лунный свет отражался в ее глазах. Я страстно желал заключить ее в объятия, но она оттолкнула меня, говоря:
— Не знаешь ли ты, почему Бает, богиню любви, изображают в виде кошки?
— Мне нет дела ни до кошек, ни до богов, — ответил я, потянувшись к ней; глаза мои были затуманены желанием. Она оттолкнула мои руки.
— Скоро ты уже сможешь коснуться меня. Я позволю тебе положить руки мне на грудь и на живот, если это успокоит тебя, но сперва ты должен выслушать меня и узнать, почему женщина похожа на кошку и почему страсть тоже подобна кошке. Ее лапы мягки, но под ними скрываются когти, которые безжалостно рвут, ранят и раздирают твое сердце. Да, действительно, женщина подобна кошке, ибо кошка тоже получает удовольствие, мучая свою жертву и пытая ее, и никогда не устает от этой игры. И только изувечив эту тварь, она ее сожрет и затем отправится разыскивать новую жертву. Я говорю это тебе, потому что хотела бы быть честной с тобой; я никогда не желала причинить тебе зло. Нет, я никогда не желала причинить тебе зло, — повторила она рассеянно, взяв мою руку и поднеся к своей груди, тогда как другую она положила к себе на колени. Я задрожал, и слезы брызнули из моих глаз. Тогда она снова оттолкнула меня.