Дверьченко в упор смотрел на вдохновенного чудодея. Какой блестящий и острый, как скальпель хирурга, язык у этого начинающего киносценариста или консультанта-методиста, бог их там разберет! Так и режет, так и режет. Из его слов и блеснула молнией идея-спасительница. Ну конечно же. Он реализует эти проклятые излишки в киноаппаратуру для любительской киностудии при Дворце культуры. Тогда сам дьявол не подступится, не возьмет его голыми руками. Ну, ошибся. Ну, допустил промашку. Ну, слукавил. Но не для себя же. Для народа старался. Вот и племянника Сергея Сергеева пригласил в худруки…
Тяжелая рука легла на плечо Алика. Дверьченко пристально, испытующе смотрел ему в глаза. Но Алику такие взгляды не внове. Он легко выдержал его. Смотрел в ответ честными, ясными глазами. И не моргнул.
— Послушайте, молодой человек, — душевно сказал Дверьченко, не снимая мясистой, одутловатой руки с его плеча. — Вы уж простите мне эту дружескую фамильярность. А ведь вас мне сам, — он значительно указал пальцем вверх, — всевышний послал. Вы мой ангел-хранитель. Верите?
Архипасов кротко, аки агнец божий, вновь поднял невинные глаза на директора.
— Как у вас со временем? — окончательно взбодрился директор. — Прошу совместно отужинать. Уж не побрезгуйте, дорогой. Заодно и потолкуем. Приятно встретиться со сведущим человеком, знатоком. Тем более из большого культурного центра.
— Что вы, что вы, — засмущался хитрый Алик. — Мне, право, неловко. Польщен такой честью…
Они прошли приемную, где сидела за старинным громоздким «ундервудом» сникшая, непричесанная секретарь-машинистка. Дверьченко проковылял мимо, стараясь прикрыть ее от визитера своим мощным торсом. Но тот уже понял: «Ну, дает, провинция».
Всю дорогу до ресторана, расположенного на берегу водохранилища, Архипасов вдохновенно развивал планы развития любительского киноискусства. Иногда помогал себе жестами. Дверьченко ковылял молча.
Они удобно расположились в плетеных креслах на веранде, выпили по первой стопке, и тогда Дверьченко предложил Алику должность руководителя киносекции.
Для приличия Алик чуть-чуть поломался и с достоинством согласился за соответствующее вознаграждение наладить работу.
Дверьченко обещал завтра вручить ему аванс и деньги на покупку аппаратуры. Потом исповедался в грехе с секретаршей. Алик легко отпустил его матерому шалунишке.
Подошла официантка. Дверьченко смотрел сквозь нее.
— Горячее подавать? — спросила она.
— Какое горячее? — спросил Дверьченко, не воспринимая ее как живого человека. — Еще две бутылки, икру и крабов. И живо, жи-во!..
— Крабики, крабики!.. — захлопал Алик в ладоши, как дошкольник на кукольном представлении. Ему все больше нравился его новый знакомый. Явно незаурядная личность. Полководец. Только без войска.
— А ведь ты любого можешь обмануть, — приблизил Алик свое восторженное, улыбающееся лицо к расплывшейся квашне визави. — Раз — и ваших нет… — он громко щелкнул пальцами. — И рука бы не дрогнула…
— Пошел к черту! Что ты понимаешь, сосунок, в таких делах.
— Ну, признавайся! По глазам вижу — можешь. Скажи, голубчик. Сделай одолжение.
— Много будешь знать, скоро состаришься. Это тебе не ручку кинокамеры крутить. Нравишься ты мне, парень, — с иронией сказал Дверьченко, нетвердой рукой наполняя вином бокалы. — Я ви-и-и-жу-у-у… понимаю… Что-то в тебе есть… Я ведь таких, как ты, прытких, встречал… Знаю вас, прыгунков…
Алик даже оцепенел от такого разворота.
— Да ты не тушуйся, — миролюбиво продолжал Дверьченко. — Ты действуй. У каждого свой номер. Это я понимаю. Ты меня выручишь, я тебя. Все по правилам: «Ты человек, и я человек. Ты хам, и я хам». И кто ты ни есть, все равно тебе кушать хочется. И погулять, наверное, любишь. Отвечай — любишь?
— Люблю, — охотно признался Алик, не сводя внимательно-восхищенных глаз с лица директора.
Дверьченко беззвучно захохотал.
— «Ты хам, и я хам». Это хорошо, это мне нравится, — вторя ему, засмеялся Алик. — Послушай, — Алик наклонился к директору, но на этот раз без улыбки, всерьез. — Ты, видно, человек бывалый, поделись, сделай милость, как добиться успеха? Есть же какой-то секрет…
Дверьченко кивнул и надолго задумался. Алику показалось даже — уснул. Тот наконец тряхнул массивной головой, нехорошо, внутрь себя усмехнулся:
— Уборщицы, как увидят меня, во фрунт вытягиваются. Или прячутся. А у женщин, у первых, заметь, нюх на страх. Понял? Нужна хитрость, чтобы в дождь меж капель пройти и сухим остаться. А я чересчур откровенный, открытый. Это меня и погубило. Извини уж за откровенность…