— Да, у тебя широкая натура, — с готовностью подтвердил Алик. — Ну а как деньги? Только пойми меня правильно. Лично я не раб денег. А все-таки почему они обладают такой властью над нами? Помнишь арию «Люди гибнут за металл»? — Алик, подавшись вперед, напряженно ждал.
Дверьченко глянул на него, негодующе протянул:
— Н-у-у-у… Деньги… Главное… А штаны — главное? А хлеб — главное? Ничего ты не понимаешь. Главное другое. Другое… — повторил он презрительно, словно силясь вспомнить что-то очень далекое и важное.
— Лично мне деньги не нужны. Я бессребреник, — поспешно отступил Алик и расслабленно в знак отрицания поводил в воздухе руками.
— Знаю, знаю, — хитро усмехнулся директор — Все такие, только хуже притворяются…
— Нет, честное слово, — обиделся Алик. — Я серьезно. Мне на деньги плевать. Тьфу! — Он издал губами смачный звук плевка.
— Ладно, давай опрокинем еще по стакашке, — тускло предложил Дверьченко. — А уж потом еще по одному. Пить будем, гулять будем, а смерть придет, помирать будем. А? — он поднял пустые глаза на Архипасова.
— Я пас, — сказал Алик, увиливая от его взгляда. — Все. И хотел бы, не могу больше — желудок маленький. Лить некуда.
— Эх ты, — устало вздохнул Дверьченко. — Желудок маленький. Требуха, а не люди. Пить и то не умеют.
Какая жизнь за его широкой, как печь, спиной? Что сделало его таким? Даже пьяному Алику стало жутковато. Он не мог заставить себя смотреть в глаза собеседнику, закрытые пеленой беспричинной ненависти. У того снова опустилась на грудь в тяжелых думах голова, призакрылись веки.
— А еще с мягким знаком, — укоризненно покачал головой Алик.
— А? Что? — бессмысленно уставился на него Дверьченко.
— Ничего, ничего, Яков Никитич. Это я про себя. Отгадайте загадку: какая разница между шизом и психом?
— Не знаю, — с надеждой поднял на него взгляд директор.
— Шизофреник думает, что дважды два — пять, и злится, не поймет почему. А псих знает, что дважды два — четыре, и это его ужасно раздражает.
— Очень глупо, — с мрачным неудовольствием объявил Дверьченко. — При чем здесь я, убей, не понимаю.
— Бога ради, бога ради, — испугался за нечаянную дерзкую шутку Алик.
Но тот не сердился. Он только дал понять, чтобы стригунок не зарывался. А вообще же он ему чем-то понравился, располагал. Племя молодое. Далеко пойдет. По глазам видно. А его, Дверьченко, песенка, кажется уже спета. И тут уж никакое волевое усилие не поможет.
Дверьченко поднял тяжелые глаза на Алика, пожевал толстыми губами, соображая.
— Вижу, — наконец просипел он, — ты парень серьезный, раз хочешь знать, отчего все зависит. — Он прищурился как от дыма, подвигал бровями. — Ты мне загадал загадку — и я тебе загадаю. Встретился я тут на днях с одним гражданином. Вместе были на именинах. Это, парень, не простой человек. У него тетка была когда-то фавориткой великого князя. Сохранила две старинные статуэтки. Им цены нет. Старуха на ладан дышит. Сей малый мечтает заполучить сокровище в наследство и сбыть по хорошей цене… Да, повезет кому-то. А теперь сам соображай…
Алик встрепенулся, будто в него заново вдохнули жизнь.
— Да знаете ли вы сами, что это значит? — в восторге закричал он. — Нет, кажется, для вас это просто забавный анекдот. Да это же открытый клад. Приходи и бери.
— Как сказать, бери… — покачал засыпающей головой Дверьченко. — Не так это просто. От того все и зависит, как взять. А ты интересуешься, что главное, а что не главное. Эх, молодость, молодость… Был бы я помоложе… Не помню, как кличут того гражданина. Постой, постой, кажется, он называл себя Барсуковым. Послали их в леспромхоз. Выпить он тоже не дурак. И морда какая-то невообразимая. А так ничего, хоть и бездельник. Где они, лодыри, получают такие морды, ума не приложу.
— Спасибо, — пролепетал Алик. Он смотрел новыми глазами на своего собеседника — вместо массивного, обрюзгшего лика Алик видел сейчас перед собой чуть ли не красавца. — Большое-пребольшое спасибо.
В голове Алика задымились радужные мысли…
Расстались они душевными друзьями.
Сильный организм Архипасова легко справился с выпитым, наутро он был бодр и свеж. А Яков Никитич занемог и не вышел на работу.
Леночка
Алик чуть не плакал от досады. Ему позарез хотелось еще раз поговорить с Дверьченко, воочию убедиться, что весь вчерашний разговор был явью, а не пьяным сном.
Мысли его теперь были целиком отданы леспромхозу.