— Ну что же ты, разбойник, — сказал Алик Леону, ласково поглаживая его плечо, — сразу к своим красулям убежал. Может, посидишь с нами? Выпьем, поболтаем. Ставлю бутылку.
Глаза Леона загорелись:
— А девочки?
— Никуда они не убегут, твои девочки. Подари им трешку. А я тебе еще дам. Пойдем в столовую. Там хоть посидеть можно, да и закусь горяченькая. Все ж приятней, чем просто лакать эту отраву.
— Согласен, — не заставил себя упрашивать Леон. — Пошли. Давно я не сидел по-человечески.
С необыкновенным тщеславием он рассказывал о своей жизни и о всех своих родных. В том числе, конечно, и о тетке, живущей, как оказалось, в Придонске.
Архипасов подливал в стакан Леону водку и деловито задавал вопросы. Тщеславию эстета не было границ. Казалось, это не тетка, а он сам когда-то блистал в свете и был любовницей великого князя — члена императорской фамилии. Правда, его то и дело уводило в сторону, но Алик, как опытный следователь, упорно возвращал его к тетке и ее статуэткам.
— Танагрские статуэтки, милый мой, украсят любой первоклассный музей. У тетки их две, и обе без малейшего дефекта. Я сам удивляюсь. Две такие маленькие вещицы длиной как лезвие этого столового ножа, а так баснословно дорого стоят.
— А кого они изображают? — спросил Алик.
— Каждая хорошенькую девушку. Одна совсем голенькая, вторая — в короткой тунике. Поэтому они такие дорогие, — с гордостью заметил Леон.
— Не форси! — дружески обнял Леона Алик. — Вот пошляк несносный. А ты сам их видел?
— Как же! Видел много раз.
— А тетку давно видел?
— Давно. Когда был еще малышом, — Леон убрал пятерней закрывшие ему глаза спутанные патлы. — Она не очень жалует всех нас, родственников. Очень вредная старуха.
— А почему эти статуэтки так дорого стоят? — спросил Алик, щурясь от дыма. — Прямо не верится. Может, все это брехня на постном масле?
— Ну что ты, мой милый? — Леон негодующе махнул рукой. — Любой эксперт подтвердит. Статуэтки сделаны две тысячи четыреста лет назад в Древней Греции во времена Праксителя. А называются танагрскими по имени того городка, где их нашли. Тетка меня раньше очень любила. Я у нее бывал каждое лето. Но однажды я стащил эти статуэтки. Хотел пригласить в кино и угостить мороженым двух девочек. Полдня не мог продать. Просил за обе сто рублей. Старыми деньгами. Надо мной смеялись. Я даже плакал от обиды. Хромой сапожник на углу купил за семьдесят рублей. А тетке потом, подлец, сказал, что дал мне сто. Скотина. Иначе не хотел вернуть… С тех пор я не видел ее. Говорят, стала совсем плохой. Я скоро поеду к ней, буду целовать ее руки, и она простит. Я знаю. Она очень податлива на ласку. Чувствительная старушенция.
— Сколько же лег назад она последний раз видела тебя? — замирая, спросил Алик.
— Пятнадцать. Конечно, я очень изменился. Теперь уже не такой легкомысленный, каким был раньше.
— Да, — очень искренне подтвердил Алик, — ты славный парень. Тебе бы только оседлать удачу. Верно?
— Конечно, — Леон закурил. Он почти не закусывал. — Меня утомляет мелочность и суета людей. Все какие-то ужасно сквалыжные, жадные. Никому нет ни до чего дела. Когда я получу в наследство статуэтки, я, как Флобер и многие другие люди искусства, построю себе башню из слоновой кости и буду жить в ней, презирая всю эту пошлую массу.
— Построишь настоящую башню из слоновой кости? — удивленно хихикнул Алик. — Да где ты возьмешь столько слоновой кости?
— Ты ничего не понимаешь, — обиделся Леон. — Это художественный образ. Я не буду ни с кем общаться. Я буду жить для «чистого искусства».
— Еще бы! Ведь ты станешь очень богатым человеком. Сколько примерно стоит одна статуэтка? — осторожно осведомился Алик.
— Точно не знаю, но полагаю — не меньше, чем сто тысяч долларов каждая.
Леон гордо вскинул голову и расправил плечи. На его лице плавала сладенькая самодовольная улыбка. Он уже, очевидно, ощущал себя жителем башни из чистой слоновой кости.
В конце концов он так наклюкался, что Алику пришлось на себе тащить тяжелое, как бревно, бесчувственное тело Леона в его обиталище.
Досконально вызнав все у Леона, Архипасов потерял к нему интерес и заторопился домой.
Алик ожидал, когда направлялся сюда, что попадет в непроходимую хлябь с тучами гнуса, унылым небом, бесконечными дождями и туманами. А здесь были пахучие желтенькие сосны, веселое солнышко, чистый воздух, высокое синее небо… Все бы хорошо, но… что-то угнетало, давило его. Может быть, то был безотчетный страх, что и его, Алика, могут оставить здесь.