— Нет и нет, — заявил утром Алик, — этот солнечный климат мне не подходит. Я собираю чемоданы и отбываю.
— Да, — грустно согласился Леон, поглаживая свое продолговатое лицо, — я тебя понимаю.
— А почему, Лео, ты не бреешься? — с состраданием спросил Алик. — Надо следить за собой. Нельзя же так опускаться! У тебя нет лезвий?
— Не поэтому, — коротко ответил Леон. — Просто не хочу. Не хочу, и все. Я и не умываюсь. Все умываются, а я не умываюсь. Могу же я быть хоть в чем-то оригинальным.
— Умываться надо, даже кошки умываются, — без обычной иронии и даже задумчиво молвил Алик. — А не лучше ли, скажем, для оригинальности не обедать?.. А? Взять и не обедать.
— Ты с ума сошел! Я и часа не выдержу.
— Тогда не работай.
— Совсем не работать нельзя. Нарушаются условия контракта. За это выставят отсюда в два счета. Я и так все делаю через пень колоду. Надо мной смеются, но терпят. Хочешь посмотреть, как живут серьезные ребята? — с грустью спросил Леон. — К сожалению, больше не могу предложить ничего приятного. У них уют, порядок.
— Нет, милок, — ответил Алик. — Не желаю. Ах какой позор для интеллигентного человека так опуститься! Ведь за твоими плечами великая культура.
— Ты прав. Это меня больше всего убивает, — серьезно ответил Леон. — Пожалуйста, не называй меня «милок».
— Хорошо, Леон. — Архипасов говорил с ним, как с больным, — тихо и жалостливо.
— Извини, Алик, — дотронулся тот до руки гостя, и в этом жесте была стыдливая признательность. — Я не мог достойно принять тебя. В былые времена мне нетрудно было бы разыграть из себя этакого принца… Я всегда был хорошим мистификатором. Иногда получалось так здорово, что я сам начинал верить. Но здесь эти номера не проходят. Я ведь по этой части настоящий художник. Да, я обманывал, не ради наживы, а во имя любви к искусству. Меня увлекал сам процесс. Красота розыгрыша. Но однажды я попался. Они ничего не поняли и предъявили мне какие-то ужасные вульгарные обвинения.
— Возьми себя в руки, — посоветовал Алик. — Не теряй лица.
— Знаешь, это очень трудно, когда заранее уверен, что ты все равно проиграл. Для успеха требуется душевный подъем, особый настрой. А может ли он быть у человека, стоящего на утерянных позициях? Недавно меня с треском выгнали из очень приличного дома. На этот раз я не валял дурака. Я влюбился по-настоящему. Она могла бы стать моей счастливой звездой.
— Да, ты парень не промах, — в тон ему дурашливо сказал Алик.
— Ах какую мне однажды отгрохали свадьбу! Закачаешься, — продолжал Леон, захлебываясь от нахлынувших воспоминаний. — По дороге в загс я передал приятелю свой паспорт, а невесте сказал, что потерял его. Свадьба все-таки состоялась, и я сбежал уже под утро. Вместе с подарками. Какими мы были прелестными шалопаями! Ах, молодость, молодость! А однажды я сдавал вступительный экзамен за одного дурачка и получил двойку, а он горько рыдал… Я держался за дерево, чтобы не упасть, и хохотал на всю улицу.
В глазах Леона снова появился характерный нервический блеск — верный признак того, что он воспрянул духом, пришел в себя. Его плечи молодцевато распрямились.
— А ты слышал, недавно на Луне впервые побывал человек? — полюбопытствовал Алик.
— Скажите на милость, а я и не знал, — удивился Леон.
Архипасов внимательно посмотрел на него, словно ученый через микроскоп на какую-нибудь вновь открытую инфузорию. Ну и ну! Кругозор у злокозненного «эстета»-тунеядца на уровне амебы. Ему вдруг стало жалко Леона.
— Не вешай носа, старина, — Архипасов заулыбался, вспомнив о тетке. — Все еще образуется. Только не сдавайся. Не пасуй перед трудностями. Терпи. Послушай-ка, я специально списал с доски на башне-остроге, где сидел протопоп Аввакум. Знаешь о таком? Сослали его в Сибирь, а дальше слушай: «…привезли в Брацкой острог и в тюрьму кинули, соломки дали… И сидел до Филиппова поста в студеной башне; там зима в те поры живет, да бог грел и без платья. Что собачка, в соломке лежу: коли накормят, коли нет. Мышей много было, я их скуфьею бил — и батожка не дадут, дурачки! Все на брюхе лежал: спина гнила. Блох да вшей было много. Хотел на Пашкова кричать: «Прости!» — да сила божия возбранила, — велено терпеть». Видишь, терпел. А ты совсем скис. А разве легко все дается? Сколько надо сил, ловкости, чтобы заработать свой кусок хлеба! Вот я, думаешь, зря сюда приехал? Не-е-е-ет, не ради твоих красивых глазок. Ты, кстати, не догадался зачем?
— Нет, не догадался, — невинно, как младенец, глядя на Алика, признался Леон. — Ты ведь по командировке. А зачем, я не знаю. Если можно, будь добр, скажи.